Колька презирает Олю из-за ее семьи! Он же комсомолец,сознательный насквозь! Наверное, он таким родился. Ему повезло. А Олиныродственники родились другими. И, видимо, такими помрут.

* * *

Когда-то Дмитрий вычитал (он не помнил где, не в многомудройкниге, а вроде бы в календаре или каком-то пустяковом журнале) невесть какпопавшую туда цитату из знаменитого Блеза Паскаля: «Мы не живем – мы ждем инадеемся». Вроде бы не обратил внимания на нее, даже сопроводил ироническимподнятием бровей, а теперь вдруг те слова вспомнились да так на душу легли,что, казалось, никогда раньше не слышал ничего столь точного. Выходило, что всепоследние семнадцать лет он находился в ожидании событий, которые происходили сним сейчас. Очень хорошо подходило к описанию его состояния и известноеироническое присловье: «Не согрешишь – не покаешься». Вот именно! Он накапливалгрехи, чтобы начать наконец получать отпущение. Однако его еще надо былозаслужить…

Именно так сказал ему Сергей – высокий, очень худой, дажеизможденный мужчина лет пятидесяти, сохранивший на своем смуглом, туго обтянутомкожей лице следы замечательной красоты. Видимо, особенно хороши были когда-тоего серо-зеленые глаза. То есть они и теперь остались красивыми, но,полуприкрытые морщинистыми, темными веками, странным образом придавали лицунастороженно-хитрое выражение. Некий трагизм в сочетании с определеннойжуликоватостью. «Не то падший ангел, не то Шейлок», – так определил для себяДмитрий этого господина… или все же товарища? Шадькович называл его простоСергей – без отчества, без фамилии, без какой-либо преамбулы. Но, конечно,Сергей был именно товарищ, ведь он являлся одним из ведущих сотрудников«Общества возвращения на родину». В его обязанности входил инструктаж ипроверка лиц, подавших заявление о возвращении в Россию и о предоставлениисоветского гражданства. Для начала инструкция была проста: строжайшеесоблюдение тайны своих намерений. Сергей придирчиво допытывался, известно либлизким Кирилла Шадьковича и Дмитрия Аксакова об их желании вернуться народину.

Шадькович в ответ на его вопрос только плечами пожал:

– У меня никого нет, говорить некому. Правда, я ДмитриюДмитриевичу сказал, но он – особая статья.

Сергей кивнул:

– Ну да, вы единомышленники. А больше, значит, никому, а,Кирилл Андреевич?

– Клянусь.

– Хорошо. А вы, Дмитрий Дмитриевич?

– О заявлении – ни словом никому не упомянул, нет. Однако ясто раз говорил и жене, и друзьям в Войсковом союзе, что страшно тоскую поРоссии. Не далее как вчера спорили среди господ офицеров, что каждому из насдороже: свобода или Россия. Вышло, что всем дороже свобода, потому-то мы здесь,а Россия – там. Но потом воленс-ноленс стал вопрос: а нужна ли нам свобода безРоссии? На самом деле таких, как я, больных тоской по родине, очень много, и якак раз не согласен, что мы с Кириллом Андреевичем должны молчать. Напротив,надо рассказывать! Не всем, конечно, а людям, которым мы доверяем. Вы и вашадеятельность должны быть ближе, понятней возможным возвращенцам. Ведь васмногие просто-напросто боятся: стоит, мол, к вам на порог, как человек будетсхвачен и тайно вывезен в большевистские застенки.

Тут он невольно запнулся.

Сергей взглянул понимающе:

– Что, по-прежнему говорят, будто похищение Кутепова иМиллера – рука Москвы?

– А разве нет? – открыто взглянул Дмитрий.

Сергей укоризненно качнул головой:

– Я бы знал. Нет, мы не причастны.

– А между тем генерал Скоблин исчез, его жена певицаПлевицкая арестована как соучастница похищения Миллера. Якобы имеютсянеопровержимые доказательства, однако их никто никому не предъявляет, берегутдо суда. В РОВСе сейчас разброд и шатания, за каких-то несколько месяцев всеразительно переменились. Скажите, а правда, что Скоблин и Надежда Васильевнабыли вашими агентами?

– Совершенно не понимаю, о чем вы говорите, – пожал плечамиСергей. Он был так худ, что костюм при всяком движении привольно болтался нанем, словно не человеческое тело облегал, а покрывал некое бесплотное существо.– Слушайте больше досужей болтовни.

– Болтовни много, вы правы. И злобной болтовни! В такойатмосфере волей-неволей приходится помалкивать, что заявление о возвращенииподал, – продолжал Дмитрий. – Иначе какие-нибудь из наших фанатиков простопристрелят в запальчивости. Но, повторяю, вы свою работу зря непропагандируете, зря ее в такой тайне держите. Ведь святое дело – изверившимся людямвернуть надежду на возвращение, на то, что родина готова их принять сраспростертыми объятиями…

– А вот этого не надо! – блеснул глазами, в одно мгновениепринявшими суровый стальной оттенок, Сергей. – Насчет объятий – не надо. Все выповинны в пролитии братской крови, в войне против собственного народа. Кто-тобольше, кто-то меньше. Тем, кто меньше, кто искренне раскаивается, мыпротягиваем руку как будущим товарищам. Тем, у кого кровищи по локоть, у насделать нечего. Но и перед теми, кому разрешен будет путь в Россию, мы ковровыедорожки раскидывать не будем. Заслужить право на родину – вот что вампредстоит. Как? Со временем скажу. Для начала к вам такая просьба: подумайте,приглядитесь, прикиньте, кто из ваших хотел бы вернуться. Только ни в коем случаене вступайте ни в какие опасные разговоры! Повторяю: приглядывайтесь,исследуйте людей на расстоянии. Ошибетесь – не страшно. У меня есть кое-какиеданные – хотелось бы проверить, насколько они соответствуют реальности.Встретимся через неделю, в следующий четверг, тогда и доло́жите. А сейчас– до свиданья, товарищи.

И Сергей пристально поглядел в глаза Дмитрию, рука укоторого невольно дрогнула при этом обращении.

– По сути, нам предложили шпионить за своими… – пробормоталШадькович, спускаясь по узкой лестнице с первого этажа, где размещалось«Общество возвращения на родину», к двери, ведущей на рю Дебюсси.

Дмитрий, идущий впереди, резко обернулся, возмущенный еговысказыванием… тем более возмущенный, что то же самое пришло на ум в первуюминуту и ему, но тотчас было старательно изгнано из головы.

– Я смотрю на это иначе. Мы сами для себя должны преждевсего решить, на кого можно будет смотреть как на будущих товарищей по жизни вРоссии, а на кого – нет.