– Слушайте, как вы это себе представляете, где я такиесведения добуду? – пробормотал Дмитрий. – Я слишком мелкая сошка, меня кподобной информации не то что не подпустят – со мной и рта никто не откроет. Особеннотеперь, когда у нас после истории с Миллером и Скоблиным все друг на другаволками смотрят. Сущая охота на ведьм!

Рука, протянутая за деньгами, замерла в воздухе. Черт,видимо, придется все же ехать в Биянкур, на съемку! Сергей теперь не даст!

– Да берите деньги, что вы застыли? – нетерпеливо сказалтот. – Хорошо, что честно сказали. Терпеть не могу, когда люди начинают строитьиз себя этаких Лоуренсов Аравийских, гениев разведки, а на деле получаетсясемипудовый пшик. Теперь я вижу вот что: вы, конечно, не кабинетный сотрудник.Вы боевым офицером были – и остались им. И я вас буду использовать именно поназначению: в боевых операциях. Сейчас я уже спешу, подробнее поясню приследующей встрече, скажу только одно: нам предстоит задача выявить местожительства и устранить одного человека… Да нет, – сам себя перебил Сергей,причем лицо его сделалось брезгливым, – человеком такую тварь назвать трудно.Предатель, гнусный предатель, который выполнял в Европе особые заданиясоветского правительства, однако был завербован американцами. Мы его вовремяразоблачили. К несчастью, он был предупрежден своими сообщниками и скрылся.Хитрая сволочь! – угрюмо воскликнул Сергей. – Сущий оборотень! Ушел прямо изрук. Имеем сведения, что он сейчас в Париже, но след его пока утрачен. Несомневаюсь, мы его нащупаем, вопрос только времени, и вот тут-то мнепонадобятся люди боевые и надежные. И чтобы мыслями были с нами, и чтобы оружиев руках держать умели. Кстати, вы автомобилем управляете?

– Конечно, я же таксистом работал, – кивнул Дмитрий. – Аподробней о деталях операции можно узнать?

– Операция пока разрабатывается, – уклончиво ответил Сергей.– Если мы все же решим вас привлечь, вы все узнаете. Но только… но только я вассразу предупреждаю: вы лучше сначала подумайте хорошенько, потому что, узнавпресловутые детали, вы с нашего поезда уже не сможете соскочить. И если из-завас наше дело окажется поставленным под удар, месть настигнет не только вас, нои ваших близких. Тут вы должны отдавать себе отчет. Кстати, вы семью как, ссобой в Россию повезете или здесь оставите?

– С собой, как же иначе.

– Ну и отлично. Конечно, как же иначе, – кивнул Сергей ичуть ли не насильно сунул деньги Дмитрию в руку. – Все, берите и идите, вчетверг распишетесь у меня в ведомости, как положено, а сейчас, извините, ниминуты лишней. – Он распахнул перед Дмитрием дверь и вдруг замешкался,посмотрел пытливо, исподлобья: – Слушайте, Дмитрий Дмитриевич, а как вамШадькович? А?

– В каком смысле? – непонимающе нахмурился Дмитрий.

– Какой-то он… не пойму… – неопределенно пощелкал пальцамиСергей. – Зыбкий. По-моему, из тех, кто хочет и невинность соблюсти, и капиталприобрести. И советский паспорт получить, и ничего для Родины не сделать.Ничуть не удивлюсь, если он вам там, на лестнице, пел что-нибудь пропорядочность и непорядочность, про предательство, про доносительство на своих…А? Сознайтесь, Дмитрий Дмитриевич. Ведь пел же?

– Вы ошибаетесь, – угрюмо бросил Дмитрий. – Кирилл Андреевичменя к вам привел, он гораздо раньше моего узнал, что право на возвращение надозаслужить. И во всем, во всех таких вещах вполне отдает себе отчет. Ничего онмне не пел.

Сергей смотрел своими удивительными глазами недоверчиво имудро. Видимо, хорошо знал человеческую природу.

– Вы порядочный человек, Дмитрий Дмитриевич, – сказалнегромко. – На самом деле признаюсь вам: я рад, что вы пришли к нам. Очень рад.Я знаю, сомнения вам не чужды. Поверьте, я и сам через них прошел в свое время.Друзья, боевое прошлое, честь… все эти понятия мне знакомы. Другое дело, чтоони имеют смысл лишь тогда, когда существуют не абстрактно, не вообще, не самипо себе, а ради чего-то основополагающего. А основополагающее понятие толькоодно – Родина. Дружба, война, честь – ради Родины и ее процветания. Если ониоторваны от жизни, если их поминают ради ложно понятого товарищества, радиэфемерных духовных ценностей – значит, это ложь самому себе и другим. Пустоепрекраснодушие, рефлексия, гамлетизм. Я надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.А если нет, то непременно поймете. Ну, теперь уж идите! – И, быстро стиснувруку Дмитрия своей, сухой и очень горячей, Сергей буквально вытолкал его налестничную площадку.

«Прекраснодушие и гамлетизм… – машинально повторил мысленноДмитрий, выходя на рю Дебюсси и оглядываясь. Нет, Шадькович уже ушел. – Почемуя не сказал Сергею, что… А интересно, Шадькович выдал бы меня, если бы язаговорил с ним о своих сомнениях? Наверное, наверное… Что «наверное»?Наверное, да? Наверное, нет? Не знаю! Но я не могу, пока не могу доносить наблизких мне людей. Прекраснодушие и гамлетизм? Ну и пусть. Как там у ГеоргияАдамовича? «О Гамлет восточный…»

И Дмитрий вдруг, к испугу какой-то молоденькой дамы вплохоньком сером пальтеце, стоявшей около витрины книжной лавки, стукнул себяпо лбу. Сморщился от боли, но боль его порадовала, потому что мигом вернуламысли от стихов к реальности. Стихи – именно эти! – никак нельзя быловспоминать, ни в коем случае нельзя. Потому что стоило их вспомнить, какнемедля тянуло сделать только одно: то самое, что он уже пытался сделатьтринадцать лет назад в отеле «Le bôton de maréchal» близ авенюОпера́, а именно – застрелиться. Черт бы его побрал, того Гамлетавосточного!

Когда мы в Россию вернемся…

О Гамлет восточный, когда?..

Пешком, по размытым дорогам,

В стоградусные холода…

Нет. Не это. Только не это! Лучше уж из Вертинского: «Надожить, не надо вспоминать, чтобы больно не было опять, чтобы сердцу больше некричать. Это было, было и прошло, все прошло и вьюгой замело…»

Все прошло и вьюгой замело! Вот именно!

«Да что со мной? – вскинулся вдруг Дмитрий. – Откуда такиепохоронные настроения? Наверное, я по инерции, по привычке бреду нахоженнойтропой. У меня ведь появился шанс – я смогу вернуться! Я? Или все-таки мы?»

Он прошел по рю Дофин и остановился около Пон-Неф, оперся напарапет набережной, глядя на зеленого бронзового Генриха Наваррского, словнохотел спросить у него совета.