Ничего себе. Для меня было безумно важно то, что сказал этот человек, которого я настолько уважал. Ахмет нашел Арету Франклин, Рея Чарльза, Отиса Реддинга, и тогда он мне говорил, что я тоже был победителем в этой лотерее. Он продюсировал множество песен, которые я любил всем сердцем, и ему нравилось то, что я сделал. Лучше и быть не могло.

И мне это было очень нужно. Я прошел через настоящий ад крушения брака, я чувствовал себя одураченным… Я сказал ребятам, что уезжал в Ванкувер, чтобы наладить все, но вернулся ни с чем. И затем Майк и Тони отправились навстречу новым сольным музыкальным приключениям, а я остался тем, кем и был, – поющим барабанщиком.

Поэтому да, я чувствовал себя довольно скверно. И вот один из величайших музыкальных продюсеров говорит мне, что песни, которые я делал полностью сам, были чертовски крутыми. Одобрение Ахмета убедило меня наконец записать свой первый сольный альбом, как только я закончу все дела с Duke.

Тем не менее от меня не ускользнула ирония ситуации: если бы на меня не обрушился разрыв с Энди, мои дебютные сольные песни были бы совсем в ином ключе. Возможно, они были бы похожи на стиль Brand X, включали в себя инструментальный джаз и мотивы из Weather Report. Это было бы забавно, если бы не было так грустно.

Однако не все мои песни были печальными и мрачными. This Must Be Love («Я никогда не думал, что когда-нибудь снова буду счастлив, / но сейчас я понимаю, / я искал именно тебя») и Thunder And Lightning («Говорят, что гром, / говорят, что молния / никогда не повторяются, / но если это правда, / тогда скажи мне, / почему мне так хорошо сейчас?») были песнями, которые продолжали мою личную историю. Это были песни о Джилл.

Я встретил Джилл Тэвелман в середине 1980 года в Лос-Анджелесе, после концерта Genesis в «Греческом театре» во время тура с альбомом Duke. Тони Смит также разводился с женой, поэтому мы с ним были новоиспеченными холостяками. Обычно я не проводил время ни с кем из руководства после концертов, но в этот раз мы с ним почему-то пошли гулять по городу.

В тот вечер мы решили сделать нечто совершенно новое для нас: лимузин высадил нас около «Рейнбоу рум». Это было рок-н-ролльное заведение Лос-Анджелеса; в нем веселились обычно не сами группы, а скорее их менеджеры. И там также можно было подцепить какую-нибудь девушку. Эти два факта можно сопоставить.

Мы сели за столик и начали утолять жажду после концерта. Я завел руки за голову и вдруг почувствовал, что кто-то меня за эти руки схватил. Я обернулся и увидел девушку с короткими волосами, очень милую, как Фея Динь-Динь. С ней была еще одна девушка. Спустя пару секунд они уже сидели с нами за столиком.

В итоге мы вчетвером запрыгнули в ожидавший нас лимузин и отправились в отель «Эрмитаж». Я до сих пор плохо понимаю, как так получилось, но я оказался в постели с Джилл и ее подругой. Это было со мной впервые, и больше в моей жизни подобное не случалось. Мне следовало бы опасаться, не были ли они мошенницами. Но я постоянно думал только об одном: «Что я буду делать с двумя?» Для других это было жизнью. Но не для меня. Видимо, я слишком стеснителен. Маленький Фил Коллинз боялся сцены.

Джилл была хорошо образованной двадцатичетырехлетней девушкой из Беверли-Хиллз, со своими особыми вкусами в музыке (одним из ее любимчиков был Игги Поп). Я понял, что она особенная и заслуживала большего, чем просто секс. Казалось, что чувства взаимны. Мы пару раз встретились, и перед моим отъездом она пришла в отель, чтобы попрощаться со мной. Она подарила мне сборник рассказов Стивена Мартина; она знала, что я был большим его фанатом. Я также узнал, что ее крестным отцом был Граучо Маркс. Я испытывал забавное чувство к этой девушке.

Я пригласил ее присоединиться к моему туру, и через пять дней она прилетела в Атланту. К несчастью, в «Хайатт Редженси» в тот момент проживал еще один Коллинз, и Джилл дали ключ от его двери. Он был хорошим шотландским музыкантом; он играл на волынке и должен был выступать со всем своим кланом в полном северошотландском одеянии. Когда Джилл зашла в комнату, он был в душе. Услышав женский голос, он оживился, подумав, что это было прописано мелким почерком в его контракте. Все было скрыто волосами, и Джилл жестоко лишили возможности узнать ответ на вопрос (который волновал всех американцев) о том, что же у шотландцев под килтом.

Внезапно мы с ней стали парой. Я отреагировал на это песней – это уже стало моей неотъемлемой частью; я написал две песни о Джилл – This Must Be Love и Thunder and Lightning – в непринужденном порыве любви. Мы постоянно разговаривали по телефону, и через пару месяцев, когда я вернулся в ЛА, чтобы записать некоторые партии своего нового сольного альбома, Джилл пришла ко мне на студию. Она привела свою маму и познакомила нас. После этого ее милая мама сказала: «Да, девочка моя, любовь слепа». Эти слова меня немного задели, но я использовал это в творческих целях: они появились в одной из строчек песни Only You Know And I Know в альбоме No Jacket Required 1985 года.

Я составил список тех, кого я хотел бы видеть на своем еще не определенном, неджазовом альбоме: Эрик Клэптон, Дэвид Кросби, духовые инструменты из Earth, Wind & Fire, Стивен Бишоп (который позднее отдал мне песню Separate Lives), струнный аранжировщик Ариф Мардин, джаз-басист Альфонсо Джонсон. Все они когда-то были моими героями.

Работать с Эриком было довольно легко. Его дом был всего в пятнадцати минутах от Шэлфорда, поэтому я часто ночевал у них. Патти казалась мне просто очаровательной, и я всегда испытывал к ней некоторое влечение, с тех пор как впервые – когда мы были еще школьниками – заметил ее на съемках «Вечера трудного дня». Настолько сильное влечение, что однажды Эрик шутливо сообщил миссис Флитвуд на вечеринке перед Новым годом, что я сплю с Патти, когда он уезжает, и с бывшей женой Мика Дженни (сестрой Патти) в придачу. Мик понял шутку, но я, конечно же, был жутко смущен, особенно учитывая то, что мои дети, Джоули и Саймон, стояли в тот момент рядом со мной.

Итак, я постоянно бывал у них. Мы пили, и иногда Эрика приходилось укладывать спать, но это никогда не выходило из-под контроля. Такие у него были отношения с алкоголем, таким он был человеком. Он всегда доходил до грани. Я же был слишком благоразумен для этого. Я оставлял эту привилегию другим.

Эрик сыграл в двух песнях на моем все-еще-неназванном альбоме: в If Leaving Me Is Easy и The Roof Is Leaking; но только я знал, что он помогал мне со всеми песнямми с самого начала. Однажды он пришел ко мне вечером, и я включил ему демоверсии. Мы сидели в темноте, выпили немного лишнего – он был большим любителем бренди с имбирем – и отправились в паб. Именно так мы с ним проводили большую часть времени.

Я показал ему If Leaving Me Is Easy; особенность Эрика в том, что он играет только тогда, когда он хочет предложить что-то свое. Он сыграл на гитаре, но не спешил исполнять старый добрый Slowhand. Я надеялся, что он сыграет еще, но он сказал: «Я не хотел играть, я не хотел ничего портить».

Несмотря на то что я был намерен обратить себе на пользу свою неопытность и спродюсировать все песни самостоятельно, я понимал, что мне нужен был ассистент производства и звукоинженер. Поэтому я встретился с Хью Пэдхэмом. Хью был басистом, но любил барабаны, и именно он создал тот самый новаторский звук в песне Питера Intruder. Оглядываясь назад, тогда я осознавал, что те один-два дня в Townhouse Studios, в течение которых мы работали над третьим альбомом Питера в 1979 году, очень многое изменили во мне.