Ad astra per aspera[80].

Гарри.

Я дважды прочел это письмо. Как же все это похоже на Гарри! Мне даже казалось, что я слышу его голос – теплый, чуть глуховатый, как эхо в лесу или как звук хорошего, но старого пианино. Великие боги! Как же все это время мне не хватало Гарри Кларка! Как недоставало мне его юмора, его дружбы, его порядочности. Ad astra. К звездам. Если бы я еще в это верил…

Я повернулся к капеллану.

– Когда он умер?

– Месяц назад. В доме престарелых. Кремация уже произведена.

Ну естественно. Семьдесят лет, бездетный, неженатый, живет за счет государства… Разумеется, незачем тратить время на какие-то церемонии. Незачем вообще себя затруднять и посылать хотя бы сообщение о смерти друзьям покойного.

– А как насчет заупокойной службы? – спросил я. – Он ведь просил отслужить ее в школьной часовне.

Капеллан смущенно отвел глаза.

– Это не слишком удачная идея, Рой.

– Это кто так считает? – потребовал я ответа.

– А как вы думаете?

– Разумеется, наш директор.

– И, возможно, он прав, – продолжал капеллан. – Теперь никто уж и не помнит Гарри Кларка; возможно, так оно и лучше. Та вода под мостом давно уже унесла все с собой. Вода всегда бежит вперед, а не назад.

– Прогресс через традицию? – сказал я. Теперь я уже был так зол, что перед глазами у меня то и дело мелькали крошечные яркие вспышки света; они, точно светлячки, танцевали в воздухе между мной и Бёрком; и проклятый невидимый палец, который порой болезненно пронзает мне грудь где-то между третьей и четвертой пуговицами жилета, еще немного усилил свое давление.

– Не надо так, Рой, – сказал Бёрк. – Поймите, это просто неразумно. Мне бы совсем не хотелось, чтобы нас с головой засыпали всякими неприятными письмами, – во всяком случае, после того, что всем нам довелось пережить в прошлом году. А сейчас, когда положение вроде бы стало улучшаться, и вовсе не время…

– Да? – перебил его я. – А что, положение… действительно стало улучшаться?

– Так ведь ухудшаться-то ему больше некуда, – вздохнул капеллан, вновь поворачиваясь к своим орхидеям. – Ну, вы же сами видите, Рой, у нас кризис, поэтому нам и прислали этого антикризисного директора вместе с его антикризисной командой. Но если и он потерпит неудачу, то наша школа окончательно придет в упадок. А если школа пойдет на дно, то и мы вместе с нею.

Домой я возвращался через парк Молбри. Я всегда любил этот парк. Там вполне безопасно; и все тамошние перемены вполне предсказуемы. Листва на деревьях уже успела приобрести осенние оттенки. Стайка мальчишек, похожих на воробьев, атаковала большой конский каштан, тщетно пытаясь сбить палками на землю его колючие плоды. Но это было очень старое дерево, оно явно никуда не спешило, и поэтому каштаны на нем созреть еще не успели. Вот через пару недель они созреют и, освободившись наконец от своих колючих одежек, сами начнут падать на землю, круглые и блестящие.

Мальчишкой я очень любил играть в каштаны, и, слава богу, рядом с нами не было никакого доктора Дивайна, который наверняка сказал бы, что мы непростительно беспечны. И мы набивали свои карманы каштанами, выбирая самые крепкие, а потом изо всех сил били по каштану противника, стараясь его разбить. Наши битвы носили поистине гладиаторский характер и происходили на всей территории школьного двора; героев-победителей восторженная толпа несла на плечах, а побежденные уходили крадучись, не будучи оплаканы друзьями и близкими, и растворялись в низших слоях школьного общества.

Я шел и думал о Гарри, который умирал в одиночестве, не желая взваливать на друзей утомительные заботы. Я вспоминал тот последний день, когда мы с ним виделись, и острая боль терзала мою душу – боль утраты и сожалений о том, что когда-то давно я не сделал того, что должен был бы сделать.

Что случилось с нами троими? Что случилось с нашей дружбой? Тяжело вспоминать теперь те времена – но вовсе не потому, что мне изменяет память, а потому, что я слишком хорошо все помню. Это, разумеется, и есть та цена, которую мы вынуждены платить за то, что сумели так долго продержаться в «Сент-Освальдз». События сегодняшнего дня мгновенно отступили куда-то и словно растаяли, а прошлое, напротив, становилось все более ясным и безжалостным. Проходя мимо «Жаждущего школяра», я заглянул туда, решив немного выпить, но оказалось, что и там полно незнакомых людей, и все они смеются, болтают о чем-то и, в общем, живут своей собственной жизнью.

Глоток бренди, решил я. За Гарри Кларка. И второй – за меня самого.

Я понимал, что вряд ли сегодня ночью мне удастся уснуть. У меня и без прощального письма Гарри забот хватало: и доски почета, и наши старые секретеры в комнате отдыха, и необходимость черкнуть папаше Гундерсона письмецо – я был намерен в довольно резкой форме объяснить ему, что если родители оказываются не способны обуздать своего сына-хулигана, терроризирующего тех, кто младше и слабее, то мы, представители старой гвардии, просто вынуждены вмешаться и действовать согласно мудрому, проверенному временем правилу in loco parentis. Ибо то, что происходит в стенах нашей школы, там и должно оставаться. Разве не за это родители наших учеников нам платят?

И, естественно, мне по-прежнему не давали покоя мысли о новом директоре. Его ядовитое проникновение во все аспекты школьной жизни стало слишком меня раздражать, чтобы я мог заставить себя просто отмести эти мысли в сторону с помощью какой-нибудь грубоватой шутки типа: «Да пошел он в podex!», и сунуть в рот лакричный леденец или закурить сигарету «Голуаз». Мало того, я с удивлением обнаружил, что впервые почти с симпатией вспоминаю нашего прошлогоднего «крота», хотя этот предатель, вторгшийся во внутреннее пространство школы, сумел обрушить нашу цитадель всего лишь с помощью хитрости и горсти камней. Интересно, думал я, неторопливо смакуя бренди, а где этот «крот» сейчас? Зарылся в землю? Угодил в тюрьму? Умер? Или издалека наблюдает за окончательным крахом «Сент-Освальдз»?

Если и новый директор потерпит неудачу, то наша школа придет в упадок окончательно.

Во всяком случае, примерно так думает наш капеллан. Но ведь и Цезаря убили, дабы спасти Рим от его чудовищных амбиций. И мне впервые пришло в голову, что я, пожалуй, могу теперь понять, каким образом верный сын «Сент-Освальдз» оказался способен на предательство. А что, если и в нашем Сенате найдется свой Брут для такого Цезаря, как Джонни Харрингтон?

Дорогой Мышонок!

Уже неделя прошла с тех пор, как Пудель признался мне насчет своего Особого Состояния. Выглядит он все хуже и хуже, даже народ замечать начал. Пудель – он такой, по нему вечно все сразу видно, а это нашим сплетникам только на руку. И потом, у него уже была какая-то история. А такие истории всегда повторяются.