Нет, на мою историю это совсем не похоже. У него что-то там было еще в начальной школе, и в это оказался замешан какой-то местный мальчишка из предместий. Ничего особенного, все чисто внешне, ну, там, симпатия и все такое. В общем, поговорили и разошлись. Но мамаша Пуделя тогда чуть не спятила. И даже не потому, что ее Пудель мог заниматься какими-то грязными делишками за стоянкой для велосипедов, а из-за того, другого, мальчишки; а точнее, из-за того, что он был «не из нашего круга». Она была уверена, что раз он не принадлежит к священной категории «один из нас», то никогда и не сумеет сохранить свою маленькую тайну. А теперь еще эта история со всеми этими журналами, рисунка ми и тайным убежищем Пуделя в старом глиняном карьере, где, как известно, собираются всякие извращенцы, пьяницы и прочий сброд. Туда же, кстати сказать, часто ходят и ученики технической школы с Эбби-роуд, а школа эта на вид просто ужасна: на всех окнах решетки, а мобильные классные комнаты со стенами из дешевой смеси бетона и гальки стоят вокруг мрачного центрального здания, как телята возле бетонной коровы.

Из-за той истории родители и отправили Пуделя в местную школу второй ступени, вместо того чтобы сразу отдать его в «Сент-Освальдз». Они думали, что целительное присутствие девочек поможет ему избавиться от того недуга (или Состояния, или как там еще это можно назвать?). И они, разумеется, молились – ну, вообще-то каждый молится, каждый о чем-нибудь Бога просит, – чтобы, когда шумиха по поводу той истории наконец уляжется (или сам Пудель научится держать себя в руках), он мог бы все начать сначала, поступив в седьмой класс и вновь превратившись в аккуратного, чистенького, невинного ребенка.

Во всяком случае, они на это надеялись. Но с началом Рождественского поста был открыт новый сезон охоты на демонов. У нас в церкви появилось сразу несколько новых прихожан, а также приглашенных проповедников. Одного из них зовут мистер Спейт. Он считается большим знатоком демонов. Он, например, выдал целую речь о «Донжонах и драконах», об этой американской ролевой игре и о том, как опасно она воздействует на тех, кто слаб духом, ибо побуждает их прибегать к магическим искусствам и призывать на помощь дьявола. Еще один проповедник рассказал, как ему удалось исцелиться от гомосексуальных помыслов благодаря постам и электричеству; после него какая-то женщина поведала, что ее разлучило с сыном некое сообщество геев; а в это воскресенье из Америки прибыл очередной проповедник – он принадлежит к родственной нам церкви – и притащил с собой целую тонну каких-то листовок, в которых объяснялось, как именно родители должны вести себя с сыновьями, которых, возможно, посещают гомосексуальные мысли, верным признаком которых является стремление парней носить желтые ковбойские сапоги и майки с надписью: «Вышиби грех пинком под зад, впусти Иисуса в свой сад!»

Этот американец, вообще-то, был очень даже ничего. А после его проповеди нас угостили шоколадным печеньем «Брауни». Вот только Пудель все посматривал на меня так, словно это я совершил что-то дурное. По-моему, это несправедливо, а ты как считаешь? Ведь не я же, в конце концов, виноват в том, что его «посещают гомосексуальные мысли». Так с какой стати мне-то чувствовать себя виноватым?

Но потом Пудель все-таки ко мне подошел. Мы вместе грызли печенье «Брауни» и запивали его сквошем. А Голди тем временем беседовал в нашей часовенке с мистером Спейтом.

– Это ты всем рассказал, да? – тихо спросил Пудель, стараясь, чтобы никто больше нас не услышал.

– Никому я ничего не рассказывал! – возмутился я (и это была чистая правда).

– Так почему же все только об этом и говорят? – Он гневно на меня глянул. – Скажешь, совпадение?

Я только головой покачал.

– Да у тебя просто приступ паранойи. Нечего психовать – никто о тебе даже не упомянул. Пока что.

Пудель помрачнел.

– Еще упомянут. Мать теперь постоянно в моих вещах роется. А отец всякие вопросы мне задает. Причем прямо в лоб, не утруждая себя деликатностью.

– Ну и что? А ты просто все отрицай, и точка. – Я совершенно не понимал, почему он вообще должен об этом рассказывать. Он ведь запросто и мне мог бы солгать. Но Пудель не такой. Вечно он во всем признается. Хотя пока он вроде бы больше никому о своем Состоянии не рассказывал. Впрочем, его затравленный вид и сальные волосы уже о многом свидетельствуют; и потом, он уже несколько дней во время перерыва на обед прячется в библиотеке и совсем ничего не ест…

Он говорит, у него что-то с желудком, но я-то знаю: ничего у него с желудком нет! Во всем виновато Его Состояние; это оно пожирает его изнутри. Из-за него он себя попросту ненавидит. И чем больше он об этом говорит, тем ясней понимаешь, сколь сильна его ненависть. Он считает, что Его Состояние – это нечто такое, от чего он мог бы запросто отвернуться, заставив себя не думать об этом и считать, что не имеет к этому никакого отношения. С другой стороны, он уверен, что заслуживает наказания, а потому сам себя щиплет, сам себе пощечины отвешивает. Я собственными глазами это видел – он-то, правда, уверен, что этого никто не замечает. А однажды на уроке физкультуры я обратил внимание на то, что Пудель себе всю руку пластырями заклеил. Ну, ты, Мышонок, и сам понимаешь, что это означает.

– Мне кажется, я мог бы тебе помочь, – сказал я ему.

Он посмотрел на меня собачьим взглядом, полным надежды.

– Но, конечно, если ты и впрямь хочешь исцелиться, – продолжал я. – Нет, правда. Это очень серьезно.

Пудель с готовностью закивал.

– И об этом, разумеется, говорить никому нельзя. Ни твоим родителям, ни Стрейтли…

– Ну что ты, Зиг! Разве я стал бы разговаривать об этом со Стрейтли?

– Ладно, – сказал я. – Тогда попробуем. Встречаемся сегодня после уроков возле глиняного карьера. В четыре часа. Скажи Голди – пусть тоже придет. Только предупреди, чтоб он ни в коем случае никому ничего не рассказывал.

К четырем часам уже почти стемнело. Я почти целый час дожидался, когда крысы начнут вылезать из нор, – на это всегда довольно много времени требуется. А крыс в бывшем карьере полно. Как и всяких отбросов, в которых эти крысы роются. Например, недоеденных сэндвичей. Или даже мертвых животных. Или разной другой дряни, которую туда люди притаскивают. Впрочем, и я принес для крыс кое-какую наживку. Хотя и не сыр. Сыр в качестве приманки только для мультипликационных мышей годится. А настоящие крысы любят мясо. Так что я им собачий корм принес. Собачий корм всегда очень даже хорошо срабатывал.

Ловушка у меня была самая простая. Я сам ее смастерил. Наматываешь на каркас проволоку для куриных загонов и приделываешь дверцу, которая легко открывается-закрывается. Кладешь внутрь приманку и прикрепляешь петлю из рыболовной лески к верхней планке дверцы. Если дернуть за леску, дверца должна упасть. Чтобы все вышло как надо, хорошо бы, конечно, немного потренироваться, аккуратненько приподнимая дверцу, чтобы она потом сама упала. Крысы – очень умные твари. Стоит один раз промахнуться, и они в твою ловушку больше ни за что не полезут. Потренировавшись, можно протянуть конец лески в какое-нибудь укромное место вроде заброшенной старой машины и, устроившись там поудобней, поджидать госпожу Крысу.