— Позвольте, господа, но кто же тогдаубийца?

4-го месяца 18-го дня

В виду южной оконечности Индийскогополуострова

Третий день как покинули Бомбей, а я все этовремя не раскрывал свой дневник. Такое происходит со мной впервые, ведь я взялсебе за твердое правило писать каждый день. Но перерыв я устроил намеренно.Нужно было разобраться в нахлынувших на меня чувствах и мыслях.

Лучше всего суть произошедшего во мнепереворота передает хайку, родившееся в тот момент, когда полицейский инспекторснял с меня железные кандалы.

Одинок полет

Светлячка в ночи.

Но в небе — звезды.

Я сразу понял: это очень хорошеестихотворение, лучшее из всех, которые я когда-либо написал, но смысл егонеочевиден и требует разъяснений. Три дня я размышлял, прислушивался к себе и,кажется, наконец разобрался.

Со мной произошло то великое чудо, о котороммечтает всякий человек — я испытал сатори или, как называли это блаженноесостояние древние греки, катарсис. Сколько раз говорил мне Наставник, чтосатори приходит, если уж приходит, само, без понуканий и предупреждений!Человек может быть праведником и мудрецом, просиживать в позе дзадзэн по многучасов в день, прочесть горы священных текстов, но так и умрет непросветленным,а какому-нибудь бездельнику, глупо и бессмысленно бредущему по жизни, оно вдругявится во всем своем величественном сиянии и разом переменит все его никчемноесуществование! Я и есть тот самый бездельник. Мне повезло. В 27 лет я родилсязаново.

Озарение и очищение пришло ко мне не в моментдуховной и физической концентрации, а в ту минуту, когда я был раздавлен, жалоки ничтожен, когда от меня осталась одна оболочка, как от лопнувшего воздушногошарика. Но лязгнуло глупое железо, инструмент моего преображения, и я вдруг сневыразимой остротой ощутил, что я — это не я, а… Нет, не так. Что я — это нетолько я, но и бесчисленное множество других жизней. Что я — не какой-то тамГинтаро Аоно, третий сын старшего советника его светлости князя Симадзу, амалая, но от того не менее драгоценная частица Единого. Я есть во всем сущем, ивсе сущее есть во мне. Сколько раз я слышал эти слова, а понял, нет,прочувствовал их только 15 числа 4 месяца 11 года Мэйдзи, в городе Бомбее, наборту огромного европейского парохода. Поистине причудлива воля Всевышнего.

В чем же смысл интуитивно возникшего во мнетрехстишья? Человек — одинокий светлячок в бескрайнем мраке ночи. Свет его такслаб, что освещает лишь крошечный кусочек пространства, а вокруг лишь холод,тьма и страх. Но если отвести испуганный взгляд от находящейся внизу темнойземли и посмотреть ввысь (всего-то и надо — повернуть голову!), то увидишь, чтонебо покрыто звездами. Они сияют ровным, ярким и вечным светом. Ты во тьме неодин. Звезды — твои друзья, они помогут и не бросят в беде. А чуть позже тыпонимаешь другое, не менее важное: светлячок — тоже звезда, такая же, как всеостальные. Те, что в небе, тоже видят твой свет, и он помогает им вынести холоди мрак Вселенной.

Наверное, жизнь моя не изменится. Я буду такойже, как прежде, — и суетный, и вздорный, и подверженный страстям. Но вглубине моей души теперь всегда будет жить достоверное знание. Оно спасет иподдержит меня в трудную минуту. Я больше не мелкая лужа, которую можетрасплескать по земле сильный порыв ветра. Я — океан, и буря, прокатившисьвсесокрушающим цунами по моей поверхности, не затронет сокровенных моих глубин.

Когда я, наконец, все это понял и мой духпреисполнился радостью, я вспомнил о том, что величайшая из добродетелей —благодарность. Первая из звезд, чье сияние я разглядел в кромешной тьме, —это Фандорин-сан. Именно благодаря ему мне стало ясно, что я, Гинтаро Аоно, небезразличен Миру, что Великое Извне не бросит меня в беде.

Но как объяснить человеку другой культуры, чтоон навеки мой ондзин? Такого слова в европейских языках нет. Сегодня я,набравшись смелости, заговорил с ним об этом, но, кажется, ничего путного избеседы не вышло.

Я поджидал Фандорина-сан на шлюпочной палубе,зная, что он придет туда со своими гирями ровно в восемь.

Когда он появился, затянутый в свое полосатоетрико (надо будет сказать ему, что для физических упражнений лучше подходит необтягивающая, а просторная одежда), я подошел и низко поклонился. «Что это свами, мсье Аоно? — удивленно спросил он. — Почему вы согнулись и неразгибаетесь?» Разговаривать в такой позе было невозможно, и потому я выпрямился,хотя, в подобной ситуации, конечно, следовало бы задержать поклон подольше.«Это я выражаю вам свою бесконечную благодарность», — сказал я, оченьволнуясь. «Да бросьте вы», — небрежно махнул он рукой. Этот жест мне оченьпонравился — тем самым Фандорин-сан хотел преуменьшить размер оказанного мнеблагодеяния и избавить своего должника от чрезмерного чувства благодарности. Наего месте так же поступил бы любой японец благородного воспитания. Но эффектбыл обратным — мой дух преисполнился еще большей благодарности. Я сказал, чтоотныне в неоплатном долгу перед ним. «Ну уж и неоплатном, — пожал плечамион. — Просто хотелось осадить этого самодовольного индюка». (Индюк — этотакая уродливая американская птица со смешной походкой, преисполненной сознаниясобственной важности; в переносном смысле — чванливый и глупый человек). Явновь оценил деликатность собеседника, но мне обязательно нужно было втолковатьему, как многим я ему обязан. «Спасибо за то, что спасли мою никчемнуюжизнь, — снова поклонился я. — Втройне спасибо за то, что спасли моючесть. И бесконечное количество спасибо за то, что открыли мой третий глаз,которым я вижу то, чего не видел прежде». Фандорин-сан посмотрел (как мнепоказалось, с некоторым опасением) на мой лоб, словно ожидал, что там сейчасраскроется и подмигнет ему еще один глаз.

Я сказал, что он — мой ондзин, что моя жизньтеперь принадлежит ему, чем, по-моему, напугал его еще больше. «О, как я мечтаюо том, что вы окажетесь в смертельной опасности, а я спасу вас — как вы спаслименя!» — воскликнул я. Он перекрестился и сказал: «Не хотелось бы. Если вас незатруднит, мечтайте, пожалуйста, о чем-нибудь другом».

Разговор никак не получался. В отчаянии явскричал: «Знайте, что я сделаю для вас все, что угодно!» И уточнил своюклятву, чтобы впоследствии не возникло недоразумений: «Если это будет не вовред его величеству, моей стране и чести моей семьи».

Мои слова вызвали у Фандорина-сан страннуюреакцию. Он засмеялся! Нет, я, наверное, никогда не пойму красноволосых. «Нухорошо, — сказал он, пожимая мне руку. — Если вы так настаиваете, тоизвольте. Из Калькутты мы, верно, поплывем в Японию вместе. Можете вернуть мнедолг уроками японского языка».