Фандорин-сан. Его невиновность очевидна. Иначеразве стал бы он отводить от меня подозрение, когда моя вина ни у кого невызывала сомнений?

Супруги Труффо. Доктор — немного комичный, ноочень добрый человек. Он и цикады не обидит. Его жена — воплощение английскойпристойности. Она никого не могла бы убить просто потому, что это неприлично.

М.-С.-сан. Он странный человек, все времябормочет что-то под нос и бывает резок, но у него в глазах застыло глубокое иискреннее страдание. С такими глазами хладнокровных убийств не совершают.

Клебер-сан. Ну, здесь яснее ясного. Во-первых,у человеческого рода как-то не заведено, чтобы женщина, готовящаяся произвестина свет новую жизнь, с такой легкостью топтала бы чужие жизни. Беременность —такое таинство, которое учит бережно относиться к человеческому существованию.А во-вторых, во время убийства ученого Клебер-сан была рядом с полицейским.

Наконец, Стамп-сан. У нее нет алиби, нопредставить, что она сзади подкрадывается к знакомому, зажимает ему рот своейузкой, слабой ладонью, а другой рукой заносит мой злосчастный скальпель… Полныйбред. Исключено.

Протрите глаза, комиссар-сан. Вы в тупике.

Что-то дышать тяжело. Не надвигается ли буря?

Проклятая бессонница совсем распоясалась.Пятую ночь житья нет, и чем дальше, тем хуже. А забудешься перед рассветом —такое приснится, что не приведи Аллах. Проснешься весь разбитый, и в одуревшуюот ночных видений голову лезет всякая дичь. Может, и правда на пенсию пора?Плюнуть бы на все, да нельзя. Нет на свете ничего хуже убогой, нищенскойстарости. Кто-то нацелился хапнуть сокровище в полтора миллиарда франков, атебе, старина, доживать на жалкие сто двадцать пять в месяц.

С вечера небо запестрело зарницами, ветерзавыл в мачтах, и «Левиафан» грузно закачался на черных, напористых валах. Гошдолго лежал в кровати и смотрел в потолок. Потолок был то темный, тонеестественно белый — это когда полыхала молния. По палубе хлестал дождь, настоле, позвякивая ложечкой, ездил взад-вперед забытый стакан с микстурой длябольной печенки.

В морской шторм Гош угодил впервые в жизни, нострашно не было. Разве такую махину потопишь? Ну покачает, ну погромыхает, да иотпустит. Беда только — раскаты грома уснуть не дают. Только начнешьпроваливаться, так нет — трам-тарарам!

Но, видно, все-таки уснул, потому что рывкомсел на кровати, не понимая, что происходит. Сердце стучало сухо, зычно, на всюкаюту.

Нет, это не сердце, это в дверь.

— Комиссар! (Тух-тух-тух) Комиссар!(Тух-тух-тух-тух) Откройте! Скорее!

Чей это голос? Никак Фандорина.

— Кто это? Что вам нужно? — крикнулГош, прижимая ладонь к левой стороне груди. — Вы что, спятили?

— Открывайте, черт бы вас побрал!

Ого! Ишь как дипломат заговорил. Видно,стряслось что-то нешуточное.

— Сейчас!

Гош стыдливо сдернул с головы колпак скисточкой (старушка Бланш вязала), накинул халат, влез в шлепанцы.

Выглянул в приоткрытую дверь — и вправдуФандорин. В сюртуке, при галстуке, в руке трость с костяным набалдашником.Глаза так и горят.

— Что? — настороженно спросил Гош,уже зная, что услышит от ночного посетителя какую-нибудь пакость.

Дипломат заговорил в несвойственной ему манере— отрывисто, быстро и без заикания:

— Одевайтесь. Возьмите оружие. Нужноарестовать капитана Ренье. Срочно. Он ведет пароход на скалы.

Гош помотал головой — приснится же такаядребедень.

— Вы что, мсье русский, гашишунакурились?

— Я здесь не один, — ответилФандорин.

Комиссар высунулся в коридор и увидел, чторядом топчутся еще двое. Один — полоумный баронет. А второй кто? Главныйштурман, вот кто. Как бишь его… Фокс.

— Соображайте быстрей, — сыпалрублеными фразами дипломат. — Времени мало. Я читал в каюте. Стук. СэрРеджинальд. В час ночи замерил местонахождение. Секстантом. Не тот курс. Должныобходить остров Манар слева. Обходим справа. Разбудил штурмана. Фокс, говорите.

Штурман шагнул вперед. Вид у него был здоровонапуганный.

— Там мели, мсье, — заговорил он наломаном французском. — И скалы. «Левиафан» очень тяжелый. Шестнадцатьтысяч тонн, мсье! Если на мель, ломаться пополам, как французский хлеб. Какбагет, вы понимаете? Еще полчаса плыть этот курс, и все, обратно повернуть уженевозможно!

Хорошенькая новость. Еще и в морском делестарина Гюстав должен разбираться! Какой-то остров Манар на его голову!

— А почему вы сами не скажете капитану,что он… ну это, плывет не тем курсом?

Штурман оглянулся на русского.

— Мсье Фандорин говорит нельзя.

— Ренье явно пошел ва-банк, — сновастал забивать гвозди дипломат. Он способен на что угодно. Прикажет — штурманапосадят под арест. За пререкания. Может даже применить оружие. Он капитан. Егослово на корабле закон. Кроме нас троих никто не знает, что происходит. Нуженпредставитель власти. Это вы, комиссар. Идемте наверх!

— Погодите, погодите! — Гошсхватился за лоб. — Вы мне совсем заморочили голову. Ренье что, сошел сума?

— Нет. Но он намерен погубить корабль. Ивсех, кто находится на борту.

— Зачем? Чего ради?

Нет, наяву такое происходить не могло. Сон,кошмарный сон.

Фандорин, видно, понял, что так просто Гоша сместа не стронешь и заговорил пространнее, яснее.

— У меня есть только одно предположение.Чудовищное. Ренье хочет погубить пароход и плывущих на нем людей, чтобы заместиследы преступления, спрятать концы в воду. В буквальном смысле в воду. Трудноповерить, что кто-то с такой легкостью готов оборвать тысячу жизней? А вывспомните рю де Гренель, вспомните Свитчайлда, и вам станет ясно, что в охотеза брахмапурским сокровищем человеческие жизни стоят недорого.

Гош сглотнул.

— В охоте за сокровищем?

— Да. — Фандорин старалсясдерживаться. — Ренье — сын раджи Багдассара. Я догадывался, но уверен небыл. Теперь же сомнений не остается.

— То есть как сын? Чушь! Раджа был индус,а Ренье — чистокровный француз.