И это последнее решающее соображение привело к тому, что спустя несколько часов я встретился с мамой в доме Брайантов. Перед этим я принял душ, позавтракал, радуясь, что похмелье прошло и голова была ясной. У дома Брайантов стояли машины и Элен, и Тома. Я знал, что летом у Элен, работавшей в начальной школе, были каникулы, но Том обычно был так занят, встречаясь с клиентами, что редко работал дома. То, что он был здесь, вызвало у меня легкое беспокойство. И мое сердце сжалось от дурного предчувствия.

— Все будет хорошо, — сказала мама, погладив меня по руке. — Мы со всем разберемся.

На ней были джинсы и голубой топ, который я подарил ей на День матери[10]. Я слабо улыбнулся и кивнул головой, когда мы направились к парадному входу, что было несколько странным и слишком церемонным. Я так привык, как и вся семья, заходить в дом через боковую дверь, ведущую на кухню. Я поднял руку и три раза негромко постучал.

Когда дверь открылась, на пороге стоял Том, все еще держась за ручку. Он смотрел на меня с такой ненавистью, что я опустил глаза.

— У тебя еще хватило нахальства явиться сюда, — процедил он сквозь зубы.

— Том, пожалуйста, — сказала моя мама, протягивая руку, чтобы коснуться его плеча, но он лишь отшатнулся.

— Пожалуйста, что, Лиз? — гневно спросил он. — Пригласить твоего сына в дом для светской беседы? Он изнасиловал мою дочь. Он изнасиловал ее. А теперь стоит на моем крыльце как ни в чем не бывало.

— Все было совсем не так, — сказал я, оглядываясь по сторонам, чтобы посмотреть, не высовываются ли из окон соседи. — Вы должны поверить мне.

— Нет, Тайлер, я не должен верить тебе. — Лицо Тома было красным, а яркие синие глаза сделались совсем темными. Я никогда не видел его таким. — Я верю своей дочери. Я верю, что ты напоил ее, а потом силой склонил к сексу. А теперь она отказывается выходить из спальни. И она ничего не ест. И я никогда не видел ее такой несчастной. И это твоя вина! — Он замолчал, тяжело дыша, и по его виду можно было догадаться, что больше всего на свете ему хотелось сейчас врезать мне. — Так что простите, что не приглашаю вас войти. Радуйтесь хотя бы тому, что у меня в руках нет ружья.

— Послушай, Том! — сказала моя мама. — Это просто безумие. Ты знаешь Тайлера. Ты знаешь, что он никогда бы не…

— Я знаю лишь то, что видел своими глазами. Я видел, какой испуганной была Эмбер, когда вчера он вошел в ее спальню. Она испытывала смертельный ужас, Лиз. Я никогда в своей жизни не видел настолько запуганного человека. Знаю, что он твой сын и ты пойдешь на все, чтобы защитить его.

— Мне не нужно защищать его, потому что он не сделал ничего плохого, — всплеснула руками моя мать. — Эмбер напилась. Она целовала его и дала понять, что не прочь заняться сексом, хотя она и обручена с другим мужчиной! Так кто виноват здесь больше? — Моя мама тоже тяжело дышала. Ее прежнее спокойствие улетучилось. — Эмбер изменила Дэниэлу, а теперь ищет, на кого бы свалить вину!

— Заткнись, Лиз!

Элен появилась так внезапно из-за спины мужа, словно пряталась за дверью и подслушивала наш разговор. Ее рыжие волосы были всклокочены, а лицо побелело, отчего веснушки стали казаться еще ярче. Она скрестила руки на груди и бросила на нас с матерью убийственный взгляд.

— Просто заткнись, черт бы тебя побрал! Моя дочь лежит наверху и все еще дрожит от того, что твой сын сделал с ней. Я всегда говорила, что, если ты не отправишь его заниматься с психотерапевтом, он закончит тем же, что и его отец. Что он сейчас и сделал! Он изнасиловал мою дочь! Он воспользовался ее доверием, а теперь она никак не может перестать рыдать. Она больше никогда уже не станет прежней! — По щекам Элен катились слезы, и она сердито смахнула их. Потом посмотрела на меня: — Как ты мог, Тайлер? Скажи мне, пожалуйста? Как?

— Я не с-собирался причинять ей в-вреда, — заикаясь, сказал я, в отчаянии от того, что Элен предположила, будто я похож на своего отца. И что она уже давно предупреждала мою мать, что я могу стать таким же. — Я просто… я думал… мы с ней так отчаянно флиртовали с тех пор, как она приехала…

— Дорогой, тебе лучше помолчать, — сказала мама, но было уже поздно.

Том с такой силой распахнул дверь, что она с громким стуком ударилась о стену. Его пальцы сжались в кулаки.

— Не смей обвинять Эмбер в том, что она спровоцировала тебя! — рявкнул он с отвращением. — Только посмей хоть раз намекнуть на это!

Я стал задом спускаться по ступеням крыльца, держась за перила, чтобы не упасть. Итак, Эмбер сказала родителям, что я изнасиловал ее, и они ей поверили. Она может обратиться в полицию. Меня могут арестовать, осудить и отправить в тюрьму. Я умоляюще посмотрел на Тома.

— Пожалуйста, вы все не так поняли. Вы ошибаетесь. Она сама тоже хотела этого. Она поцеловала меня. И позволила увести в спальню…

— И она велела тебе остановиться! — взревел Том, и, прежде чем я успел отреагировать, он набросился на меня, занося для удара правую руку. Я хотел было повернуться, сбежать по ступенькам и броситься к своей машине. Но было уже слишком поздно. Его кулак с силой врезался в мою скулу, и от пронзившей меня боли я испытал шок. Последнее, что я помнил, — это как я упал навзничь и ударился головой о землю, после чего все погрузилось во мрак.

После той вечеринки я не вставала с кровати. Не ходила на работу, ничего не ела. И выходила из своей спальни лишь для того, чтобы принять душ. Мне казалось, что, если мне удастся соскрести с себя верхний слой кожи, я, возможно, смогу стереть и воспоминание о том, какую травму нанес мне мой самый лучший друг.

«Я больна, — сказала я себе. — Я чувствую себя так, словно у меня жар». Вот что это было. Просто болезнь. И ничего более. Моя иммунная система старалась стереть из памяти всплывавшие в мозгу образы. И если я достаточно долго буду прятаться под одеялом, через день, или через неделю, или через месяц я внезапно проснусь полностью выздоровевшей. И смогу заставить себя поверить в то, что той ночи не было.

Я старалась все время держать глаза закрытыми, постоянно пытаясь заставить себя уснуть. Я стала принимать дополнительные дозы лекарства, радуясь, что маленькие розовые таблеточки помогали погрузиться в небытие, в глухой мрак, не нарушаемый никакими снами. Но стоило мне очнуться, снова выплывая на поверхность из своего искусственного спасительного моря забвения, моим первым ощущением было воспоминание о тяжелом теле Тайлера, вдавившем меня в матрас. Я чувствовала его сильные руки, впивавшиеся в плечи, его колени, с силой раздвигавшие мои ноги, и боль, пронзившую меня словно кинжалом, который я все еще ощущала внутри себя.

Почему я не стала кричать? Почему не пыталась оттолкнуть его, ударить и исцарапать, пока не заставила бы его остановиться? Если бы я боролась с ним, как должна была бы, если бы я решительно сказала «нет», если бы я кричала ему это слово в ухо снова и снова, он, возможно, услышал бы меня. Он мог бы остановиться. Тайлер, каким я его знала, остановился бы. Я стала размышлять над тем, что, возможно, я вообще ничего не говорила, и те слова существовали лишь в моем воображении. Я была так пьяна, что, может быть, мне лишь показалось, что я просила его подождать? Может быть, все протесты существовали лишь в моей голове?