самое преступное! – феминизм[407]. Не удивительно, что подобные обвинения вскоре привели к отставке главного редактора.

С приближением августовских дней обстановка и настроения в болгарских «верхах» все существеннее менялись. По мере увеличения объема поступавшей информации о ситуации в Чехословакии и усиления в ней обвинительного уклона более активно стал проявляться конфронтационный настрой. В Политбюро ЦК БКП выявились три тенденции. Сторонники решительных мер высказывались за жесткий «вариант Тодора Живкова», демонстрируя личную привязанность к своему лидеру и полное одобрение его действий. Более осторожные отмалчивались. Имелись и протагонисты умеренных действий, смягчения напряженности. Однако, как вспоминал Живко Живков, при всех различиях мнений и оценок конкретные вопросы военного вторжения на заседаниях Политбюро не только не обсуждались, но и вообще не ставились[408]. Если довериться этому утверждению, то получается, что Живков в контактах с другими членами «пятерки», выступая как выразитель коллективного мнения болгарской партийно-государственной верхушки, являлся, по существу, авторитарным формулировщиком «единой» позиции национального руководства.

Тем временем после отказа чехов прибыть в Варшаву в начале июля на консультации с руководителями компартий события неумолимо приближались к развязке. На варшавской встрече 14–15 июля 1968 г. Живков, как и ранее, продемонстрировал жесткую и твердую позицию. Поддержанный большинством, он заявил: «Здоровые внутренние силы должны почувствовать нашу решительную помощь, помощь наших партий, помощь наших стран, помощь наших вооруженных сил, помощь Варшавского договора»[409]. Эта точка зрения стала определяющей. 15 июля участники встречи направили чехам резкое письмо с оценкой «Пражской весны» как контрреволюции и призывом к немедленному исправлению ситуации[410].

По возвращении болгарской делегации из Варшавы создавшееся в Чехословакии положение было обсуждено на пленуме ЦК БКП 24–26 июля 1968 г. Действия национальных реформаторов единодушно были осуждены как «ревизионистское извращение марксизма-ленинизма», а позиция Шика – как симптом «буржуазного национализма»[411].

Политические оценки были даны. Сложнее обстояло дело с экономическим фактором. Июльский пленум предстает, помимо прочего, и как важная веха в реформаторском курсе болгарского руководства. Входившие в команду Живкова известные экономисты во главе с проф. Д. Давидовым не оставляли надежд на успех реформ. Пленум подчеркнул необходимость «устранить противоречие между нынешним этапом общественного развития и потребностями научно-технической революции, с одной стороны, и существующей системой управления, с другой»[412]. На партийном форуме открыто заговорили «капиталистическим» языком – о рынке, прибыли, конкуренции, самостоятельности производителя и пр. Для того времени это было шагом вперед, хотя позднее, при сломе коммунистического режима, на разработчиков реформы навесили ярлык политической нелояльности[413].

На пленуме была обоснована также необходимость вслед за реформами в экономике провести изменения в политической надстройке, однако их основой провозглашался незыблемый для БКП принцип демократического централизма. Его Живков объявил «азбучной истиной». Предложенная им формула «расширять демократизм и совершенствовать централизм» предполагала «довести до конца единство законодательной и исполнительной властей», а именно: усилить роль и расширить функции парламента (Народного собрания), создать Государственный совет, сосредоточив в его руках всю власть, совершенствовать функции правительства, расширить права и самостоятельность народных советов и т. д.[414] Иными словами, установка классиков марксизма-ленинизма о государственной власти как «работающей корпорации», одновременно законодательствующей и исполняющей законы, оставалась вне зоны критического подхода. Объективной закономерностью общественного развития страны провозглашалось дальнейшее усиление руководящей и направляющей роли коммунистической партии, без чего, как подчеркивалось, «немыслим при социализме какой-либо демократизм»[415]. Таков был окончательный болгарский ответ идеологической компоненте чехословацкого варианта реформирования социализма.

18 августа 1968 г. было принято коллективное решение руководителей стран-участниц Варшавского договора о военном вторжении в Чехословакию. «Мы полностью поддерживаем все мероприятия и будем всеми средствами участвовать в защите социализма в Чехословакии, – говорил в своем выступлении Живков. – Мы, наконец, видим мужество и решимость Политбюро ЦК КПСС… Положение, которое сложится в Чехословакии после ввода войск, поставит перед нами новые проблемы»[416].

Участие Болгарии в акции вторжения в августе 1968 г.[417] положило конец курсу на реформы в Болгарии. Их продолжение рассматривалось теперь как прямая угроза существовавшему политическому режиму. Экономическая логика оказалась побежденной опасениями политических последствий преобразований. В полной мере проявились при этом прагматизм Живкова и его готовность не просто «сверять часы с Москвой», но и жить по московскому времени. «Негарантированным преимуществам реформ, – пишет Искра Баева, – Живков предпочел надежную политическую и экономическую поддержку Советского Союза»[418]. Характерный пример: уже в начале сентября 1968 г. ожидался приезд Живкова в Москву с просьбой предоставить Болгарии кредит в 300 тыс. валютных рублей. А сколько было еще подобных обращений!

Вся дальнейшая история «эпохи живковизма» свидетельствует, что болгарский лидер всеми силами стремился обеспечить оформившееся еще в хрущёвский период привилегированное положение Болгарии под заботливым крылом «старшего брата», понимая, что такое отношение следовало «отрабатывать». Ясно подтвержденный в драматические дни чехословацкого кризиса курс безоговорочной поддержки советского руководства способствовал формированию особого отношения Брежнева к Болгарии, которую советский лидер, по признанию его окружения, очень любил[419]. Болгарский выбор – безоговорочное следование в фарватере советской политики, демонстрация восторженного восприятия советских инициатив – приносил значительные преференции при распределении советских субсидий, энергоносителей и сырья. В итоге при Брежневе сложилась неравноправная система двустороннего сотрудничества, при которой льготная, а нередко и вообще бесплатная помощь достигала десятков миллиардов рублей ежегодно, а за важное стратегическое сырье, поставлявшееся по ценам значительно ниже мировых, Болгария поставляла в Советский Союз сельскохозяйственную продукцию и промышленные товары, не имевшие спроса на мировом рынке. Подобная практика отвечала представлениям болгарского лидера о возможных путях реализации национально-государственных интересов Болгарии. Насколько долговременной виделась ему эта перспектива и каковы были, по мнению Живкова и его окружения, пределы зависимости Болгарии от Москвы, возможности и готовности проявления какой-либо самостоятельности в международных делах, в частности по румынскому примеру, – другой вопрос, требующий внимательного всестороннего изучения. Однако сделанный Живковым выбор, рассмотренный в исторической ретроспективе, несомненно способствовал последующему модернизационному прорыву Болгарии, который невозможно отрицать и бессмысленно игнорировать. Понимание этого продемонстрировал премьер-министр Болгарии Бойко Борисов. Выступая в ноябре 2010 г. по национальному телевидению, он заявил: «Если мы сможем сделать хотя бы сотую долю того, чего добился для Болгарии Тодор Живков, и что было сделано за эти годы, это стало бы огромным успехом правительства… Мы уже 20 лет приватизируем то, что было построено тогда…»[420]

Помимо прагматических соображений для формирования «особой» позиции Живкова и, как следствие, для выбора «поведения» Болгарии в период чехословацкого кризиса решающее значение имели представления об исторической необходимости для коммунистов любыми средствами защищать завоевания социализма, равно как и своеобразный комплекс ненужности глубинного реформирования этого общественного строя, ограничиваясь лишь исправлением его «недостатков» на основе прежней идеологической