– Ты сегодня обедала? – строго спросила мать,переходя на следующую интересующую ее тему.

– Обедала.

– Что ты ела?

– Мама, – взмолилась Настя, – я тебязаклинаю, не забывай, сколько мне лет. Мне уже скоро сорок, а ты менядопрашиваешь каждый раз, будто я в первом классе учусь.

Надежда Ростиславовна рассмеялась и потрепала дочь по щеке.

– Сколько бы лет тебе ни было, я все равно всегда будуна двадцать лет старше. И кроме того, никто и ничто, даже твой преклонныйвозраст не сможет отменить тот факт, что я твоя мать. И тебе, Настюша, придетсяс этим считаться, так же как придется считаться с моим маразмом, ежели онначнется.

– А что, есть основания опасаться? – веселопоинтересовалась Настя. – Видны симптомы приближения?

– А ты спроси у папы, он тебе расскажет. Не далее каквчера я весьма удачно выступила, отец полчаса хохотал, остановиться не мог.

Настя вошла в комнату, где за накрытым столом сидели ЛеонидПетрович и приехавшие гости: мамина сестра Вера Ростиславовна и ее внуки,пятнадцатилетний Юра и восемнадцатилетняя Лариса. Первые минут десять они ахалии охали, разглядывая друг друга, обнимаясь, обсуждая вопрос о том, на кого изродителей похожи дети, и сетуя на то, что так преступно редко видятся.

– Леня, расскажи нашей дочери о том, какая маразматичкаее мать, – сказала Надежда Ростиславовна, внося в комнату огромное блюдо спирогами. – Пусть не обольщается, думая, что если я профессор, тонаверняка умная.

Леонид Петрович обладал завидным артистическим даром, посемурассказанная им история повергла в хохот всех присутствующих. А история быладействительно забавной. Месяц назад родители купили новый радиотелефон, причемименно ту модель, которая категорически не нравилась Надежде Ростиславовне, нона которой столь же категорически настаивал Настин отчим. Накануне, инымисловами вчера. Надежда Ростиславовна, сидя в мягком кресле перед телевизором, решилапозвонить приятельнице. Набрав номер несколько раз, она раздраженно заявиламужу, что напрасно пошла у него на поводу и согласилась на эту модель, потомучто прошел всего месяц, а телефон уже неисправен. Гудка вообще никакого нет.Леонид Петрович подошел, чтобы посмотреть, в чем дело, и обнаружил, что егодрагоценная супруга пытается дозвониться подруге по пульту от телевизора.

– Это профессорская рассеянность, –прокомментировала Настя, вдоволь насмеявшись, – у меня Лешка тоже этимотличается. Как начало месяца, так он непременно вторник со вторым числомспутает или пятницу с пятым.

Через полчаса, отдав должное материнской искусной стряпне,Настя взяла сигареты и вышла на кухню.

– Можно я с вами? – робко спросила Лариса.

– Конечно, – удивилась Настя. – И не нужноспрашивать. Кстати, почему на «вы»? Я кажусь тебе древней старухой?

– Извини. – Улыбка у Ларисы былаизумительная. – Просто мы впервые встретились, и я боялась, что тыобидишься, если я буду «тыкать».

Они уселись за кухонный стол лицом друг к другу.

– Ты не куришь? – поинтересовалась Настя.

– Нет, – Лариса снова улыбнулась. – У нас накурсе почти все девочки курят, а я пока держусь.

– Принципиально?

– Не знаю. Просто не курю. Не хочется.

– А глаза почему грустные? Устала с дороги?

Лариса помолчала, задумчиво вычерчивая чайной ложечкой узорына поверхности стола.

– Вы совсем другие, – наконец сказала она.

– Кто это мы? Вы, москвичи. У вас жизнь другая. И самивы другие.

– И какая же у нас жизнь?

– Яркая, громкая, интересная. И страшная. Я бы не смоглаздесь жить. Знаешь, я никогда не была в Москве, только по телевизору ее видела,ну в книжках еще читала, рассказы слышала. И мне всегда казалось, что жить вМоскве – это самое большое счастье. Кому удалось – тому повезло, а всеостальные должны к этому стремиться. Магазины, рестораны, широкие улицы, машинызаграничные – как в кино про Европу.

– Верно, – согласилась Настя. – Тогда почемутебе страшно?

– Вы чужие. Вы все чужие друг другу. И неправильные.

– В чем?

– Во всем. Суетливые, суматошные, деловые, озабоченные.А главного рядом с собой не видите.

Насте стало интересно. Надо же, она и не подозревала, какаяу нее племянница.

– И что же главное? Что мы должны увидеть?

– Себя, наверное, – Лариса сноваулыбнулась, – и других людей рядом с собой. Ты знаешь, например, что удяди Лени и тети Нади сосед – наркоман?

– Нет, – удивленно протянула Настя. – Впервый раз слышу, они мне ничего не говорили.

– Правильно, не говорили, потому что сами не знали.

– Тогда откуда тебе это известно?

– Я видела его, – просто сказала Лариса. – Онвыходил из квартиры, и я на него посмотрела. Если бы твои родители хоть развнимательно посмотрели на него, они бы тоже увидели. Я вообще не понимаю, каквы можете так спокойно жить. Пока мы добирались с вокзала, я смотрела на прохожих,ведь каждый пятый из них наколотый, если не больше. Потом еще дядя Леня водилнас с Юркой по Москве, я тоже внимательно смотрела на людей. Я знаю, каквыглядят те, кто колет героин, и, когда я иду по вашему городу, мне становитсястрашно. Неужели вы не понимаете, что происходит? Или вот еще. Пока мы шли отплатформы к площади, где дядя Леня оставил машину, и потом в метро, когдагуляли, я видела много нищих. Они просили милостыню. Калеки, инвалиды, старики.Я хотела подать одному, но дядя Леня мне запретил, а потом, в машине уже,объяснил, что из всех московских нищих только, может быть, полпроцентанастоящие, а остальные организованы в бригады и превратили попрошайничество вбизнес. И никакие они не калеки, все их шрамы на лицах нарисованные, а припадки,которыми они якобы страдают, не более чем актерская игра. Конечно, среди нихесть настоящие безногие или безрукие, но все равно они работают на организацию,а не просят милостыню на хлебушек лично для себя. В общем, с голоду они неумирают. Я сначала не поверила, но дядя Леня сказал, что это правда, потому чтоон сам милиционер и знает точно. Настя, ну в какой нормальной голове это можетуложиться? Ведь люди им подают, значит, они им верят, а эти профессиональныепопрошайки, выходит, наживаются на чужом добросердечии, на способности людейсочувствовать и жалеть ближнего. В маленьком городе это невозможно. Там ТАКникогда не обманут.

– Может быть, – согласилась Настя, – но вовсене потому, что в маленьком городе народ честнее и порядочнее. Просто в маленькомгороде все друг друга знают по крайней мере в лицо, и человеку трудноприкидываться нищим калекой, не опасаясь, что его узнают соседи или знакомые,которым прекрасно известно, какой он на самом деле. Зато в Москве, где каждыйдень находится миллионов тринадцать-пятнадцать человек, вероятность встретитьзнакомого достаточно низка. Это вопрос не морали, Ларочка, а математики.