мы завтра идем к синьору Манцони.

— Ничего, я успею сделать, — ответил я.

Дождь кончился. В разрывах туч виднелось зеленоватое вечернее небо. Мы собрали наши пожитки и весело двинулись в путь.

Еще не затихший ветер обдавал нас хрустальным дождем с дубовых веток.

Рандольфо Манцони

— Знаешь, Пеппо, лучше нам сначала купить себе новые куртки и башмаки, а потом уже пойти к синьору Манцони. Вдруг ему не понравится, что мы такие оборванцы. Я думаю, синьор Гоцци был бы недоволен, если бы узнал, что мы явились к его другу чуть ли не в лохмотьях. У нас хватит денег, чтобы купить новое платье, — говорил Паскуале, осматривая свои обтрепанные локти, на которых едва держались заплатки, положенные Мартой.

Мы вышли из ворот гостиницы, где ночевали.

Утреннее солнце сияло на островерхих куполах Регенсбурга. Мы нашли лавку старьевщика, но она была на замке, хозяин открыл ее только в полдень.

Пока мы ждали, я начал вырезывать головку канатной плясуньи.

Дряхлый старьевщик с лицом, изборожденным такими же морщинами и складками, как неглаженое тряпье на его прилавке, перерыл для нас весь запас своих курток и башмаков. Наконец я выбрал себе зеленую куртку с позументом, чуть поеденную молью, а Паскуале — коричневый кафтанчик с потертым бархатным воротничком. Кафтанчик был очень велик Паскуале, но мы загнули слишком длинные рукава, и тогда вышло хорошо. Еще мы купили себе козловые полусапожки на толстых подошвах. Старьевщик указал нам улицу, где жил синьор Манцони.

Паскуале вынул из сумки письмо синьора Гоцци, от которого зависела наша судьба. Серый пакет поизмялся, его уголки обтрепались за время нашего долгого пути. Бисерные строчки адреса стерлись и побледнели. Паскуале бережно положил письмо в карман нового кафтанчика и пригладил свои белокурые волосы. Чувствуя себя необыкновенно важными, мы пошли через мост в предместье.

Мы шли по тихой улице мимо осенних лип. Хорошенькие домики прятались в кустах бузины. В палисадниках цвели огненные настурции. Паскуале заглядывал во все калитки. Из одного окошка донеслись звуки клавесина. Кто-то разучивал гамму нетвердой рукой.

— Сюда! — крикнул Паскуале и распахнул калитку.

Молодая простоволосая женщина сидела на крыльце и чистила румяные яблоки. Она удивленно посмотрела на нас.

— Здесь живет синьор Манцони? — смело спросил Паскуале.

Женщина покачала головой.

— Нет, не здесь. Что это вам вздумалось?

— Нам сказали, что он живет на этой улице, мы услышали музыку — подумали, что он живет в этом доме, — смущенно объяснил Паскуале.

— А вы кто такие?

— Мы… мы земляки синьора Манцони, — ответили мы в один голос.

— Ах, земляки!? — усмехнулась женщина. Она неторопливо стряхнула яблочную кожуру с передника и вышла за калитку.

— Вон за чугунной оградой дом герра Манцони! — сказала женщина и указала рукой вдоль улицы.

Мы поблагодарили ее и побежали к большому, красивому дому. Колонны из белого камня украшали его фасад. Широкие каменные ступени вели на крыльцо. Перед крыльцом желтели дорожки палисадника. Бронзовый дельфин над каменным бассейном пускал из глотки две тоненькие струи.

Перед чугунной оградой стояла богатая коляска.

На серых лошадях блестела серебряная сбруя. Кучер в ливрее, сидя на высоких козлах, важно переговаривался с толстым привратником у ворот. Мне стало не по себе. Как мы пройдем в дом мимо этих важных особ?

— Здесь живет синьор Манцони? — тонким голосом спросил Паскуале.

Привратник даже не повернул голову.

— А вот у князя Флемминга была карета — вся в зеркалах, я тебе доложу… Ее из Англии привезли… — рассказывал кучер.

Я набрался храбрости и дернул привратника за рукав.

— Синьор Манцони дома?

Привратник замолк на полуслове и сердито оглядел нас обоих с головы до ног. Паскуале вытащил из кармана заветное письмо и совал его привратнику в руку.

— У нас письмо к синьору Манцони! — бормотал он. — Пустите нас в дом!

— Э, нет, шалишь, в дом я тебя не пущу! — сказал привратник. — Подождешь здесь. Вы что, земляки герра Манцони?

— Земляки… — ответил я.

— Так я и знал. Вижу: оборванцы пришли, — ну, думаю, земляки! — Привратник подмигнул кучеру. — У нас этих земляков как собак нерезаных…

Кучер громко захохотал, но вдруг поперхнулся, сжал челюсти и выпрямил спину. На крыльце показалась дама в серебристых шелках. За нею, почтительно склонив парик, шел широкоплечий и коротконогий немолодой господин, а позади, волоча тонкие ноги, выступал юноша в огромном кружевном воротнике. Юноша тащил под мышкой сверток нот.

— Пошли с дороги, земляки! — шепнул сторож, оттолкнув нас, и широко распахнул калитку.

— Ах, маэстро, ваша опера божественна… Сама герцогиня говорит, — лепетала дама, играя золотым лорнетом.

Маэстро блестел черными, как вишни, глазами на мясистом лице, покрытом мелкими красными жилками, кланялся и говорил густым голосом:

— Ваше сиятельство, вы очень милостивы ко мне…

— Мой сын Мориц в восторге от своего учителя! Не правда ли, Мориц?

Юноша хмыкнул. Я узнал в нем прыщавого Морица из замка Гогенау. Дама, шурша шелками, уселась в коляску. Мориц неловко взгромоздился вслед за матерью. Маэстро кланялся, выставив вперед короткую ногу и прижимая руку к сердцу.

Коляска тронулась. Маэстро повернулся на каблуках и пошел к дому.

— Синьор Манцони! Синьор Манцони! — закричал Паскуале, ухватившись за прутья решетки. — Мы принесли вам письмо!

Маэстро оглянулся и, не двигаясь с места, протянул полную, белую руку с блестящими перстнями. Привратник выхватил у Паскуале серый конверт и с поклоном поднес его маэстро. Тот быстро распечатал конверт, пробежал глазами несколько строк, криво усмехнулся и пожал плечами. Его правая рука опустилась в карман.

— Возьми, отдай моим «землякам»! — сказал синьор Манцони, высыпая на ладонь привратника несколько мелких монет.

— Уж очень вы балуете землячков, ваша милость! — в подобострастно сказал привратник. — Кто ни придет, никому отказа нет, смею сказать!

Синьор Манцони рассмеялся, аккуратно изорвал на мелкие клочки письмо Гоцци и, проходя мимо бассейна, бросил клочки в воду. Они поплыли, как маленькие белые кораблики.

Мы не взяли у привратника денег, которые дал синьор Манцони.

— Эй, земляки, да вы никак обиделись? — смеялся привратник нам вслед.

Мы молча пошли прочь, опустив головы. Паскуале шел сгорбившись, и длинные рукава его кафтанчика висели до колен. Он забыл, что их надо подвернуть.

«Я не сомневаюсь, что ваше благородное сердце обрадуется случаю совершить доброе и полезное дело…» — писал синьор Гоцци.

Как видно,