и прежде всего маленькую Розали. Она ходила по канату. Я привинтил колечки к подошвам ее хрупких ножек, к этим колечкам привязал нитки и пустил их вдоль маленького каната. Паскуале стоял на тропе, держа вагу, а мы с мэтром, работая внизу по сторонам сцены, тянули по очереди нитки, привязанные к ножкам. Маленькая Розали скользила по маленькому канату, помахивая флажками в такт вальса.

Мадемуазель Розали сама сшила кукле сиреневое газовое платьице и украсила его блестками. Она отрезала прядь своих черных волос, и Паскуале сделал из них паричок кукле. Маленькая Розали была точь-в-точь похожа на мадемуазель Розали.

Бывало большая мадемуазель Розали отработает свой номер, пошлет зрителям поцелуй и убежит за занавеску, утирая крупные капли пота со лба.

— Браво! бис! бис! — кричат зрители.

Тогда мы с Паскуале подвигаем наши ширмы, расставляем их створки — и в отверстии вдруг появляется маленькая мадемуазель Розали. Она идет по канату и бисирует свой номер.

Зрители не верят глазам, теснятся к ширмам, шумят, и не раз слышится крик:

— Это колдовство! Колдунья!

Мэтр Миньяр объясняет, что это не колдовство, а искусство. Большая мадемуазель Розали выбежит на сцену, ведя на ваге маленькую Розали, дернет ее за ниточку и заставит чуть-чуть угловато поклониться зрителям… И зрители, качая головами, хвалят искусно сделанную итальянскую марионетку…

Мы делали хорошие сборы и обошли всю Баварию, Вюртемберг и Шварцвальд. Весной мы пришли в Страсбург. К тому времени мы уже изрядно болтали по-французски.

Вести из Парижа

Однажды, вернувшись с дневного представления, мы увидели у крыльца гостиницы ветхий почтовый дилижанс. Из его облупившегося кузова высаживались французские актеры.

Не отряхнув пыль с помятых платьев, свалив на крыльцо как попало свои сундучки, узлы, гирлянды бумажных цветов и клетки с попугаями, они обступили хозяина и громко требовали ужина.

— Мне пулярку с белым вином! — вопил безбровый тенор в голубой шляпе.

Охрипший бас с вязаным шарфом на шее заказывал яичницу. Молоденькая актриса визгливо требовала жареную колбасу, да пожирнее.

— Да поскорее! — кричащи все.

— Розали! Какая встреча! — воскликнула толстая актриса в зеленом капоре, бросаясь на шею Розали.

— Откуда вы, мадам Клодина? — спросил мэтр Миньяр.

— Мы бежали из Парижа, — всхлипнула она, тяжело опускаясь на табурет. — О, что творится в Париже!

— Что же там творится? — оживился мэтр Миньяр.

— Ужас! Ужас! Я не нахожу слов! Люсьен, Филидор, идите сюда! Познакомьтесь, — мой старый друг, мэтр Миньяр! Расскажите ему про Париж.

Тенор и бас пожали руку мэтру и стали наперебой рассказывать, пока служанка, звеня посудой, накрывала стол.

— В Париже голод. Народ бунтует. Толпы оборванцев бродят по улицам и горланят дерзкие песни про королеву, — говорил тенор.

— На площади Дофина они пускали ракеты и жгли чучела министров и графини Полиньяк, — хрипел бас, тараща белки, а тенор перебивал его:

— Это пустяки! Вот в предместье Сент-Антуан было дело! Там голодные рабочие потребовали хлеба у фабрикантов. Ревельон (вы знаете, у него фабрика обоев) сказал им: «Белый хлеб не для вас, довольно с вас чечевицы». И, подумайте, озверелая толпа разнесла по щепочкам дом Ревельона! Они разбивали зеркала и выбрасывали из окон его прекрасную мебель.

— Король приказал войскам стрелять в толпу… Двести рабочих было убито… Бунтари носили их тела по улицам и призывали парижан отомстить королю, — снова вмешался бас.

— Они ненавидят нашу прекрасную королеву, — простонала молоденькая актриса.

Мадам Клодина горестно подняла начерненные брови.

— О, Париж теперь — невеселый город!

Тут подали ужин. Актеры бросились к столу. Застучали ножи, заработали челюсти, зачавкали губы. Мэтр, присев на подоконник, жадно читал привезенную актерами газету. Розали наклонилась над его плечом.

— Нет! — воскликнул мэтр, отбрасывая газету. — Долг каждого француза — быть сейчас в Париже и помогать народу в борьбе за его права. Мы едем в Париж!

Розали радостно засмеялась. Мы с Паскуале подпрыгнули.

— Не будьте безумцем, мэтр Миньяр, — сказала мадам Клодина, набивая рот пирогом. — В Париже голод. По всей Франции голод. Мы не могли купить ни кусочка хлеба за семь дней дороги.

— Мы видели умерших с голода людей. Мертвецы валяются на деревенских улицах, — подхватила молоденькая актриса, утирая жирные от колбасы губы.

Мэтр выпрямился, и голос его стал звонким, как медь.

— Мадам, я потерял правую ногу, сражаясь в Америке за свободу чужого народа. Я не боюсь смерти. Я пойду к герою освободительной войны Лафайету и скажу ему: «Генерал, пора повернуть оружие против тех, кто душит свободу Франции, кто расстреливает французский народ!» И генерал послушает своего старого солдата.

— Да замолчите вы, сумасшедший! — закричал бас. — Вас только не хватало в Париже!

— Какое дело артисту до политики? Артист развлекает сытых, веселых людей! — вопил тенор. — Мрачные бунтовщики Парижа рады все театры закрыть, и если бы не двор…

— Довольно, мсье! — загремел мэтр Миньяр. — Довольно артистам потешать жирных придворных обезьян! У артиста есть лучшие цели. Стыдно вам, убежавшим из Парижа, чтобы набивать здесь свои желудки! — И мэтр Миньяр гордо вышел из комнаты.

Актеры недовольно ворчали ему вслед.

———

— Мэтр Миньяр, я ваш старый друг и поэтому не обиделась на вас, — говорила толстая мадам Клодина, сидя в комнате Розали. — Как сейчас, помню я тот день, когда вы привели ко мне малютку Розали, чтобы я выучила ее танцевать. Вот уже семь лет прошло с тех пор… — Толстуха всхлипнула. — Как друг, я говорю вам: отпустите Розали с нами в Италию. Там люди живут спокойно, там всего вдоволь. Там богатые дворяне покровительствуют театру. Розали сделает блестящую карьеру…

Мэтр Миньяр ходил по комнате, стуча своей деревяжкой. Он хмурил брови и, заложив руки за спину, хрустел пальцами. Потом он остановился, глядя в окно.

— Розали свободна, мадам. Пускай она едет куда хочет. Когда я вернулся из Америки, где мы дрались за свободу молодой республики, я нашел моего брата в тюрьме, а его малютку-дочь — в приюте королевы. Там ее били, морили голодом и заставляли плести кружева для придворных модниц по шестнадцати часов в день. Я взял Розали из приюта и сделал ее свободной артисткой. Я не отниму у нее свободы, которую сам ей дал.

— Ты, конечно, поедешь с нами, малютка? — спросила мадам Клодина, обняв