Взяв все пять букв кончиками пальцев, она потёрла их об оконное стекло. На внутренней стороне стекла различалась только слёзная жидкость, на обратной она заметила перевёрнутые, как в зеркале, литеры. Уже в следующий момент они потускнели, как будто, отделившись от тела Фурии, сразу стали невидимыми. Через несколько секунд от них осталась лишь мокрая слизь. Литеры растворились.

Сосредоточившись опять на лице, она поняла, что слёзы были только началом. Черты лица сделались нечёткими, поверхность завибрировала, как муравейник. Контуры головы, плеч, всего её тела начали расплываться. На первый взгляд казалось, что она превращается в пелену тумана. Лишь хорошенько приглядевшись, она обнаружила, что это сонм кружащихся букв. Одни приняли цвет её кожи, другие – волос, некоторые были белыми, как длинная футболка, которую она носила вместо ночной сорочки.

С силой выдохнув, она вскочила и опрокинула стул. Грохот вывел лампу из оцепенения. Металлический абажур повернулся со скрипом вверх и уставился на Фурию, лампочка зажглась и осветила комнату.

– Всё в порядке? – спросила лампа своим пронзительным голосом.

Кресло тоже зашевелилось, угрюмо запыхтев. Оторвав глаза от зеркала, Фурия осмотрела себя. Всё как прежде: руки, футболка, голые ноги и ступни – всё было на месте и в прежнем виде. Но стоило ей перевести взгляд на зеркало, как её изображение в стекле становилось дрожащим облаком из букв, всё ещё с человеческими очертаниями и тем не менее подвижным, нечётким.

Стук в дверь заставил её вздрогнуть.

– Фурия? – раздался голос Пасьянса снаружи в коридоре. – Я услышал шум. Тебе нужна помощь?

Она не знала. Нужна ли ей помощь? Она посмотрела на своё кишащее буквами изображение в зеркале.

– Эюя?.. – прошептала она.

Но этот сонм литер отличался от обитавших внизу, в библиотечных катакомбах. Буквы «Эюя» были чёрными, сновали по полу, словно муравьи, и отвечали на её вопросы, складываясь в слова. Они не рисовали портрет человека, свободно паря в воздухе.

Дверь комнаты распахнулась, ударившись о стену. Пасьянс держал в обеих руках по револьверу и имел такой свирепый вид, словно хотел пристрелить Фурию, а заодно и кресло с лампой.

– Что произошло?

Лампа, скрипя, повернула абажур в его сторону и ослепила его.

– Фурия?

– Можешь подойти? – попросила она.

– С тобой всё в порядке?

«Если бы я сама знала», – подумала она и ответила:

– Я всего лишь опрокинула стул.

– Ни с того ни с сего?

– Я заснула сидя, и мне приснился кошмар (да такой, который ещё определённо не завершился, ведь в зеркале она всё ещё видела скопление букв).

Пасьянс подошёл поближе. Лампа последовала за ним своим светом.

– Господи боже! – ругнулся он. – Да скажи ты, наконец, этому предмету, чтобы он светил куда-нибудь ещё!

Абажур лампы закружился.

– Ба! – возмутился металлический голос. – Какой неотёсанный чурбан! Он что, думает, что у меня нет ушей, что ли?

– Ну да, – ответила Фурия.

– И тем не менее я всё слышу, что он говорит!

Пасьянс сделал внезапный выпад по направлению к уголку для чтения, что заставило лампу испуганно отпрянуть. Из обшивки кресла послышались брюзгливые и вполне довольные смешочки.

– Что же, забавляйся за мой счёт! – начала ворчать лампа на кресло.

Пасьянс застыл перед Фурией как истукан. Его голос зазвучал вдруг очень мягко:

– Знаю я это… со снами. Очень даже могут достать.

– Не бросается ли тебе что-либо в глаза?

Его взгляд насторожённо пошарил по комнате. Он осмотрел оба окна, все тёмные углы и хотел уже нагнуться, чтобы для верности посмотреть под кроватью, но Фурия его удержала.

– На меня лучше посмотри, – сказала она.

– Ты плакала.

– Да не это! Ещё что-то видишь?

Сбитый с толку, Пасьянс покачал головой.

– Посмотри в зеркало, – попросила она его.

Он посмотрел:

– Ну?

– Что ты там видишь?

– Это то, о чём был сон? О чём-то страшном в зеркале?

Она тихо вздохнула.

– Вроде того, – с ознобом посмотрела она на себя рядом с ним в зеркале: чёткие ясные контуры Пасьянса, а рядом она – собрание приплясывающих литер, размером не больше, чем фруктовые мушки.

– Как ты считаешь… у меня вид… нормальный? – поинтересовалась она для верности.

– Не совсем нормальный.

Она набрала в рот воздуху.

– Усталый, – пояснил он, – с зарёванными глазами. Так люди и выглядят, когда убит их друг. Я этого насмотрелся на войне. Там народ жуть что делает, если кто остаётся лежать на поле боя. Кричит, молится, просто рядом сидит. Некоторые даже начинают петь или танцевать, словно есть повод что-то праздновать, но это только способ разобраться с чувствами. Я даже видал таких, которые…

– Я не об этом. А ничего другого ты точно не видишь?

Он ещё раз всмотрелся в зеркало, потом повернулся к ней, сунул оба револьвера в кобуру и положил Фурии руку на плечо:

– Послушай, с тобой и Пипом ничего не случится. Я буду сидеть всю ночь снаружи в коридоре и следить. Если надо, я пару дней продержусь без сна, в случае чего, позови – я же здесь.

Несколько месяцев назад Пип переселился со второго этажа вниз, в комнату рядом с ней. Она хотела, чтобы он был рядом, а он ничего не имел против. Но они – Фурия и Пасьянс – друг друга не понимали. Убийца Ариэля страха ей ни внушал, где бы он в настоящий момент ни обретался. По крайней мере, в данный момент.

Пасьянс действительно ничего не видел. Только она видела в зеркале буквенную толкотню.

– Ну ладно, – завершила она разговор, покосившись уголком глаза на своё второе «я», шевелившее губами из проворных буковок.

– Наверное, действительно просто дурной сон приснился.

Пасьянс кивнул, провёл ей своей рукой-граблей по голове и направился обратно к двери, напоследок подозрительно осмотрев замок.

– Похоже, это я его сломал.

– Ты мог бы воспользоваться ручкой. Дверь была открыта.

Великан потупился на носки своих сапог:

– Виноват.

Она отлипла от зеркала, подошла к нему и обняла, уткнувшись лицом в его грудь.

– Большое тебе спасибо за заботу. Кому дело до этой дурацкой двери?

– Правда?

– Честное слово.

Он довольно усмехнулся, на прощание приставил руку к полям невидимой шляпы и вышел, притворив за собой дверь, хотя замок больше не защёлкивался.