…Тут исповедь Кира обрывается, и после небольшого пробела возникают аккуратные каракули старого морского волка. Прочтя перевод, я столкнулся с дилеммой: то ли все оставлять, как оно сложилось в силу обстоятельств, либо решительно вмешаться и придать финальной главе вид, соответствующий моему пониманию.

Вообще, последний аккорд Кирова откровения, по моему лично мнению, мог бы быть строже и лаконичней. Без излишних и громоздких описаний корабля, команды, погоды и рыбных уловов. Или, местами забавных, воспоминаний старого капитана о его босоногой юности, когда он таскал треску на продажу в старинный замок Хаммерсхус (еще до того, как в нем поселились литовские князья Гольшанские!). Наконец, те страницы, где Кнуд вспоминает факты биографии Кира, также повторяют сведения, уже изложенные в исповеди.

Куда ценнее скупые обмолвки старого морского волка о зависшей над их кораблем кровавой луне, напоминающей лик разъяренной женщины. О женских рыданиях, укорах и проклятиях, несущихся по ночам из каюты Кира (тогда как Кнуд Харальд готов был поклясться, что там никого, кроме Кира, быть не могло!). Или – описание самого громкого судебного процесса в Дании ХХ столетия, в продолжение которого Кир понуро молчал и слова не произнес в свое оправдание…

Определенно достойны упоминания сцены знаменитых рыцарских поединков в замке Хаммерсхус, в которых, как правило, участвовал и неизменно побеждал сам молодой наследник князя Альгирдаса Гольшанского. В частности, сцена с участием Кира в турнире, которую Кнуд Харальд лично воочию наблюдал.

После серии поединков, повествует он, включавших схватки на лошадях с копьями, пешие бои с мечами и стрельбу из лука по летящему тетереву, к финалу добрались лишь двое непобежденных – загадочный пришелец с маской на глазах и молодой наследник литовского трона, экипированный с головы до ног в доспехи тевтонского рыцаря. Заключительный поединок на рапирах по традиции проходил в тронном зале старинного замка в присутствии многочисленных гостей и родителей Витовта. Практически все болели за принца. Каждый его успешный удар сопровождался возгласами одобрения, перезвоном колоколов и фейерверком. При удачных же выпадах чужака, замечает Кнуд Харальд, раздавались свист и вздохи разочарования.

В разгаре дуэли, продолжает рыбак-летописец, в распахнутые настежь окна ворвалась черная чайка-стервятник с головой горгоны Медузы и торчащим в потухшем глазу ножом и закричала человеческим голосом: «Ты мне поклялся, Кир!» И в то же буквально мгновение Кир с непостижимой быстротой нанес Витовту смертельный удар прямо в сердце. Несовместимый практически с жизнью, согласно записи Кнуда Харальда.

А дальше он пишет, что Кир, отшвырнув рапиру и сбросив маску с лица, взлетел над троном и мощным ударом кулака вогнал голову бедного Альгирдаса Гольшанского промежду плеч внутрь грудной клетки – как пробку в бутылку.

Принцесса Даяна, несчастная мать и жена, воскликнув: «Мой сын!» – лишилась чувств. Тут мир, сообщает моряк, содрогнулся от ужаса, замер и онемел. В ту минуту, он пишет, одна только птица-стервятник с головой горгоны Медузы и ножом в глазу безумно кружила над телом принцессы и радостно кричала противным человеческим голосом: «Я отмщена! Наконец отмщена!»…

Где-то еще Харальд обмолвился, что их свидание с Киром произошло исключительно благодаря его дальним родственным связям с комендантом острова Фоборг. И длилось оно всего три минуты.

– Софокл написал мою жизнь, не иначе! – якобы повторил тогда дважды Кир…

В итоге, собрав воедино разрозненные свидетельства добрейшего летописца, я записал трехминутную сцену последнего откровения Кира в виде более мне привычного в силу профессии драматического монолога. Что было не просто, если учесть мгновенность и предельность его ситуации и состояния. И также я внял беглому упоминанию Кнуда Харальда о состоянии Кира в ту минуту: боясь быть подслушанным кем-то еще, он изъяснялся, заметно волнуясь, шепотом, торопливо и одновременно с провальными паузами. Отчего и сам монолог, вероятно, кому-то покажется не вполне связным…

Но тем не менее – подземелье. Каземат. Полумрак. Двое застыли в прощальном мужском объятии.

– Софокл написал мою жизнь, не иначе!

Молчит.

Все оттягивал эту минуту, страшился…

Хотел унести мою тайну в могилу…

Потом вдруг подумал…

Один человек в целом мире…

Должен узнать…

И поверить мне…

Молчит.

Мама…

Даяна ко мне приходила…

Несчастная женщина…

Мать…

Потерявшая мужа и сына…

Из-за меня…

Молчит.

Перед тем…

Как покончить с собой навсегда…

Умоляла…

Простить её грех…

Молчит.

Я молчал…

Я не знал, что ответить…

Тогда она мне рассказала, как было…

Тогда…

Молчит, с великим трудом справляясь с волнением.

В белорусских лесах, на хуторе Диком…

В семи верстах от местечка Чапунь, что на Ислочь-реке…

Жили старый Кастусь с любимой супругой Ефимией, одиннадцатью сынами и двумя двенадцатилетними дочурками-близняшками – Даяной и Бездной…

Однажды…

Гуляя по лесу с лукошком…

Бездна нашла на болотах двух близнецов-братьев.

Один уже не дышал, другой был еле живой…

Ниоткуда взялись…

Будто с неба упали…

Потом оказалось, действительно, с неба…

История темная…

Перед блицкригом…

Якобы с благословения самого Гитлера…

Фашистская сволочь…

На бреющем полете…

Вышвырнула с «мессершмитта»…

Связанных спинами, как кукол…

Двух юных наследников литовского трона –

Гедиминаса и Альгирдаса Гольшанских…

Альгирдасу повезло: он рухнул на Гедиминаса и остался жив…

Его-то, перепачканного кровью и грязью…

Отвратительно смердящего…

Бездна подобрала и волоком на себе кое-как притащила на Дикий хутор…

Три долгих года (тут голос Кира крепнет) бедняга провел без движения, в коме.

Три долгих года Бездна сама, никого не пуская, включая сестру, поила своего принца с ложечки, кормила, мыла, чистила, подстригала ногти и волосы, натирала целебными травами и мазями, дважды на дню ворочала, во избежание пролежней, а потом…

Молчит.

А потом, когда он очнулся…