— Не стал бы, — вздыхаю я. — Лера бы аборт сделала, твои родители бы откупились. А ты бы жил как раньше, поплевывая на всех свысока.

По его лицу тень бежит, мои слова неприятны, но правдивы до последней буквы. И я, и Лева это знают.

— Ее убил кто-то из наших.

Разговор без начала и без конца, тема, которую мы гоняяем по кругу, едва только видимся. Но самое страшное то, что за последний месяц с каждым из четверых я говорила наедине, и каждый подозревал всех остальных, стараясь обелить себя.

— Это не я, — торопливо добавляет, и смотрит на меня выжидательно.

— Я знаю, — киваю и тут же в досаде прикусываю язык. Приходится спешно добавить, — я верю тебе, ты бы не смог.

Это и вправду не Лёва. Единственное его приглашение — незащищённый секс, и Лера не первая девочка, залетевшая от него.

Нравится ему без резинки. Глупо, заразно, но — не криминально.

— Может, это Тёмыч? Он с ней той ночью… Или Ромка.

— Или Серёга, — добавляю, — или я.

А может, просто кто-то другой, территория не была закрытой, она могла встретить кого-то ночью, выйдя из палатки.

— Ну да, ну да, — кивает нервно Лева. — Ладно, мне ехать надо. Пока.

Я понимаю плечами, перемены в его поведении в последнее время уже не удивляют, и мне кажется, он подсел на что-то запрещённое. За руку не ловила, чтобы утверждать точно, но вот этот бегающий взгляд, рассеянность излишняя, так несвойственная ему, заставляют задуматься. Я подхватываю сумку и выхожу из авто, Лёва тут же срывается, уезжаю из двора, под неодобрительные взгляды соседских бабушек, что стоят под козырьком подъезда.

Темнеет уже, и моросит: осень ещё не вступила в свои права, но лето уже кончилось.

Я делаю несколько шагов, когда меня окликают вдруг:

— Ангелин!

Темная фигура, лицо прячется под козырьком кепки, поверх натянут капюшон толстовки. Я стою, не двигаясь с места, надо мной фонарь светит, и покидать защитный круг света не хочется. Чуть кошусь на бабушек: те за мной следят, переговариваясь, а значит, не так страшно.

Хотя я все равно боюсь. Потому что голос этот мне уже знаком, и зачем здесь его обладатель, я тоже знаю.

— Чего вам от меня нужно?

Вадим, Лерин старший брат, подходит ближе, но не встаёт в светлый круг. Я чувствую себя бурсаком Хомой Брутом, вокруг которого ходит Вий, взгляда глаза в глаза которому не избежать.

Вадим небрит, глаза запали и смотрят на меня жёстко.

— Ты знаешь, что мне надо.

Я передергиваю плечами, стылый ветер забирается под тонкую кожаную куртку.

— Я уже обо всем говорила со следователем, дело закрыто. Все закончилось, отпустите ее, вы только себе хуже делаете.

— Пока убийца жив, ничего не кончено.

У меня мороз по коже от его слов. Жутко, ведь он хочет не просто возмездия, ему кровопролития подавай.

— Мне не о чем больше с вами говорить, — я поворачиваюсь спиной, это самое трудное, не видеть, что там остаётся сзади. Я напряжена вся, нервы как натянутые струны, разве что не звенят.

— Это от того качка, что тебя привез, она ждала ребенка, ты знаешь? Знаешь, — подтверждает он, когда я останавливаюсь. Не повернувшись, просто стою, бабки смотрят на меня с нескрываемым любопытством, им будет сегодня, что обсудить.

И не только сегодня.

И все же, мне приходится повернутся.

— Может быть, Лере просто не надо было спать со всеми подряд?

Я не собиралась этого говорить. Это подло и больно, я вижу как искажается лицо Вадима, но уже поздно. Я устала, мне страшно от его слов, я хочу, чтобы свидетели нашего разговора слышали не только его выборочные фразы.

— Просто прекратите нам угрожать, оставьте нас в покое, — добавляю чуть громче, а потом пулей пролетаю мимо соседок в подъезд. По лестнице бегу, вслушиваясь в звуки: не хлопнет ли следом дверь на первом этаже, не послышатся ли шаги. В замочную скважину ключом попадаю только с третьей попытки, дважды уронив связку ключей. Руки трясутся, пульс эхом отдается в ушах.

Страшно-страшно-страшно.

Я захлопываю за своей спиной дверь на все засовы, свет не включаю, просто сползаю вниз по дверному полотну.

Завтра суббота: я понимаю, что не хочу ни с кем видеть и общаться, выключаю телефон и ложусь спать.

А на следующий день как гром среди ясного неба до меня доходит новость: Левка разбился. Я была последней, кто его видел живым.

Я и Вадим.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Два дня ничего не происходило.

Ланских оставлял меня, уезжая по собственным делам, и я была вынуждена проводить время в одиночестве. Условия здесь были гораздо хуже, чем в его доме, а, главное, тут я не чувствовала себя в безопасности.

Не взирая на охрану по периметру, на собак, с которыми несколько раз в день обходили территорию люди в форме.

Ощущение тюрьмы.

Я уже смирилась с тем, что Лёшу предали земле без меня. Тут, в капитальной изоляции утрата переживалась легче.

Оставалось только надеяться, что Вадима поймают в ближайшее время, долго я здесь не выдержу.

На третий день Ланских привез пакеты с игрушками и ёлку.

Живую, невысокую, с меня ростом, густо пахнущую смолой и лесом. Я потерла иголки меж пальцев, а потом поднесла их к носу и вдохнула.

— Зачем ты ее привез? — спросила.

— Через пару дней новый год, — сказал он, подходя ближе.

— Ты смеёшься? — я хмыкнула, покачав головой, — я не хочу праздников.

Ланских пожал плечами. Достал тубу с разноцветными шарами, вскрыл упаковку и выудил первый. Долго приценивался, выбирая место для игрушки, а потом повесил шар на верхнюю ветку.

— Сюр какой-то, — сказала я раздражённо, но он меня не услышал будто, продолжил свое занятие.

Шаров на ёлке становилось все больше, Максим развешивал их неторопливо, точно получая наслаждение от процесса. А я смотрела на него, злилась, а может быть, просто завидовала.