посыльный носатого Аббаса подтвердил Джошуа, что его долг погашен. По этому поводу бригадир грузчиков находился в приподнятом настроении и успел уже хлопнуть четыре шота текилы.

– Джош, – представился он. – Что, если я тебя угощу?

Смуглянка приязненно улыбнулась.

– Лейла. Я не против. «Блади Мэри» со льдом, пожалуйста.

Джошуа заказал коктейль.

– Я живу тут неподалёку, – небрежно обронил он. – Выпивки полна задница. А ещё имеется порошок. Высшей пробы, не сомневайся – чистая, отличная дурь.

– Да? Сотня баксов тоже имеется?

– Не сомневайся.

– Что ж, пойдём.

Наутро Джошуа Уолша нашли мёртвым в собственной прихожей. Дверь в квартиру оказалась почему-то не заперта. Кровь уже свернулась, пальцы Уолша деловито глодала толстая, старая, с проседью на морде крыса. Увидев людей, она вытерла усы и неторопливо, вразвалку, потрусила прочь. Джошуа глядел в потолок невидящими глазами, пена на губах запеклась и слиплась в беловатую коросту. От трупа несло мочой, фекалиями и едва уловимо – мускусом и розовым маслом.

– Передоз, – небрежно бросил прибывший по адресу опытный коп напарнику-новобранцу.

– Соседи говорят, что видели с ним какую-то девку, – неуверенно возразил тот. – Индуску или арабку, по их словам.

– Соседи? – деланно удивился опытный. – Такие же фрики и наркоманы, как этот? Пускай болтают, их проблемы.

Напарник секунду помялся и согласно кивнул.

* * *

Мерное гудение двигателей убаюкивало. Пассажиры мирно дремали, переваривая ланч. Бренду тоже затягивало в вязкое, покойное состояние дремоты. Затягивало в сон и будило воспоминания.

– Бри! – кричал Зед из спальни. Он называл ее Бри, как любимый сыр. – Бри! Пить!

Утром она уже оставила воду возле его кровати – сама она теперь спала на матрасе на кухне – полтора галлона, но Зеда постоянно терзала жажда.

Она набрала из-под крана воды – Зеду все равно, что пить, лишь бы прохладное и жидкое – и осторожно понесла в спальню. Уже в коридоре в горле начало щекотать от удушливого сладковатого запаха. В кухне круглосуточно работала вытяжка, но стоило перешагнуть через порог, как тяжелый, вязкий воздух окутывал Бренду подобно ватному одеялу.

– Бри… – позвал уже не тот звучный, красивый голос, что она знала, а сухой, прерывающийся сип. – Бри… Пить…

Она задержала дыхание и шагнула в спальню. Глаза заслезились, губы слиплись, мерный гул жужжащих мух заложил уши. Некогда белоснежные, а теперь зеленовато-бурые простыни на кровати горбились, скрывая под собой что-то – Бренда попыталась разглядеть в этом «что-то» знакомые очертания, но не смогла увидеть даже контуры человека.

– Бри… – донеслось сквозь мушиное жужжание.

Она поднесла стакан, стараясь не смотреть на то, что потянулось за ним из-под простыней. Но краем глаза уловила всё же что-то беловато-розовое, пульсирующее, живущее своей жизнью, лишь очертаниями напоминающее человеческую руку. Липкое и горячее ухватило стакан и коснулось ее пальцев. Бренда вздрогнула, стакан выпал, обдав ноги прохладными брызгами – а липкое и горячее перехватило ее ниже локтя и потянуло к себе…

Мухи поднялись в воздух.

Бренда заорала – мухи залепили ей рот, щекотно проскользнули в горло. Она вырвала руку, сминая липкое и горячее, отдирая его от костей, когда-то бывших Зедом. Оскальзываясь и спотыкаясь, она побежала прочь из комнаты, прочь из дома, прочь из этого этапа ее жизни.

Ночь она провела в отеле, следующие три – в гостях у друзей, отшучиваясь на вопросы о Зеде незамысловатыми байками. Полицию соседи вызвали лишь через неделю, когда все уже было кончено. Зеда вынесли из спальни в нескольких мешках. Над ними роились и жужжали мухи…

– Бренда!

Её резко потрясли за плечо, она вздрогнула и открыла глаза.

– Бренда, я не собираюсь за тебя работать! – губы бортпроводницы Мириам Ковальски были поджаты, в глазах плескались зависть и злость. – В девятнадцатом ряду мальчишку стошнило – иди, разберись.

Мириам положила глаз на воздушного маршала – она сама призналась Бренде в пересменке между рейсами, хватив лишку в баре и глотая пьяные слезы.

– Не про тебя, – выслушав признание, бесстрастно сказала подружке Бренда. – Джерри не нравятся коротко стриженные плоские брюнетки.

Подружками с того дня они быть перестали…

Бренда помотала головой, пытаясь стряхнуть остатки сна. Он по-прежнему туманил сознание, а ещё горячо жгло и зудело около локтя.

* * *

Ксюша проснулась, едва принесли завтрак. Леночка с опаской заказала при бронировании детское меню – мало ли, что могли туда намешать, – но выбора не было. Сама она вот уже три дня питалась лишь дешевыми супами и гамбургерами.

Ей было неуютно в самолете, со всеми этими богачами, которых ждало впереди прекрасное, светлое будущее. Хотела бы она пускай даже ненадолго почувствовать себя уверенной в завтрашнем дне, обеспеченной, беззаботной…

Леночка скосила глаза на выряженную в чёрное долговязую еврейскую старуху, ту, что так ловко справилась с переодеванием Ксюши. Старуха с жаром переговаривалась о чём-то с темнолицым крупным парнем по имени Абрахам. Час назад она представила его Леночке, проделав это с элегантностью свах из старинных романов.

Был этот Абрахам вдов, бездетен, с героическим военным прошлым. Сильный, основательный и надёжный, женским чутьем определила Леночка. Конечно, она не готова была кидаться, как в омут головой, в новый роман. Но парень сразу показался… показался… важным для неё, что ли. И для Ксюши, особенно для Ксюши, Леночка сама не понимала, почему.

Зажав в пухлом кулачке пластмассовую ложку, Ксюша заколотила вдруг по пюре. Во все стороны полетели брызги, угодив, в том числе, и в тарелку длинноносого соседа.

– Ох, извините, – пролепетала Леночка, схватив дочку за руки.

– Пустяки, – бормотнул длинноносый. – Будем считать, что это таки тоже кошерное.

Он явно был чем-то встревожен и держался настороже. Он больше не хохмил и не улыбался, как семь часов назад, когда «Боинг» только оторвался от взлётной полосы.

* * *

Ночью Либермот не сомкнул глаз. Нервное напряжение, отпустившее его, едва самолёт взлетел, вернулось и теперь с каждым часом усиливалось. Яша шкурой чуял опасность. Угроза сгущалась, давила, а когда темноту в иллюминаторе сменили утренние вязкие сумерки, стала нестерпимой.

Чутью Либермот верил безоговорочно. Именно оно не раз выручало его, останавливало, уберегало от беды.

На пятнадцатилетней давности махинациях с левым бензином Яша Либерман, тогда ещё новоиспеченный эмигрант из Одессы, сделал пятьдесят тысяч. Его родной дядя, старый Рувим Либерман, сделал миллион. Рувим получил десять лет, племянник – бесценный опыт. Последнюю партию горючего он принимать отказался. Спроси его почему, Яша не смог бы ответить. Отказался – и всё. Поставщики, не солоно хлебавши, убрались в Мексику, оттуда семейству Либерманов выкатили приличную неустойку. Дядя Рувим был вне себя от злости и грозил племяннику немыслимыми карами. Неделю спустя, однако, на