салона бизнес-класса на четвереньках выползла женщина. Белый, расшитый шёлком жакет замарался кровью, ею же были налиты глаза, ослепшие, посечённые разлетевшимися стёклами очков. Передних зубов у женщины не было, во рту дрожал малиновый распухший язык. Женщина выла – по-волчьи, утробно, безостановочно, и пальцами с острыми наманикюренными ногтями раздирала себе лицо. Расхристанный, с бешеными глазами подросток привстал с кресла и пинком в голову отшвырнул женщину назад в бизнес-класс.

Самолёт трясло, мотало из стороны в сторону, швыряло в воздушные ямы. Крепления ремней безопасности трещали от натуги, люди цеплялись побелевшими пальцами за подлокотники, но болты не выдерживали, кресла одно за другим рассыпались, распадались на части.

Дробились кости, крошились зубы, по салону полз едва уловимый запах мочи. Муслиму аль-Азизу было больно, отчаянно больно, и он не сразу понял, что означает наступившая вдруг тишина и властный, громкий, пронзающий эту тишину голос.

– Приготовиться к посадке на воду! Спасательные жилеты! Немедленно! Приготовиться к посадке на воду!

Тряска унялась, вместе с ней унялась боль, и Муслим пришёл в себя. Застыв, он в отчаянии смотрел, как рушится, распадается дело его рук. Как переступившие уже порог Джаханнама неверные готовятся унести ноги. А потом Муслим опустил взгляд и увидел в двух шагах от себя пистолет. Это был явный знак свыше. Муслим аль-Азиз вознёс хвалу Всемогущему, рванулся вперёд и схватил рукоятку. Великий в своём милосердии Аллах предоставлял правоверному ещё один шанс.

Выстрел – и рухнул лицом вниз раскосый азиат с пробитой грудью. Ещё выстрел – во лбу у круглолицей девчонки с косичками распустился алый цветок. Ещё один – ничком повалился бородатый, с завитыми пейсами старый хасид.

Муслим захохотал и прицелился в бывшую соседку – блудливую девку с залитым кровью смазливым лицом и пищащим ублюдком на руках. Но не выстрелил, потому что уловил краем глаза резкое движение слева. Муслим рывком обернулся, от неожиданности у него отпала челюсть. Морщинистая, с жёстким и злым лицом старуха в чёрных одеждах наводила на него ствол.

«Смерть, – в последний момент осознал Муслим. – Сама Смерть наконец-то пожаловала за мной».

Больше осознать он ничего не успел. Вознести хвалу Всевышнему не успел тоже.

* * *

Циля Соломоновна, единственная из всех пассажиров, хладнокровия не потеряла. Смерти она не страшилась, ни на йоту, ничуть. Венозная старушечья рука осталась тверда, и Циля Соломоновна всадила арабскому негодяю пулю между бровей. Не дрогнула рука, и когда ствол переместился вправо, на трудно копошащегося в проходе сексота – мерзавца-вертухая, с которого всё началось. Не раздумывая, Циля Соломоновна пристрелила вертухая из его же оружия и, наконец, отбросила пистолет.

– Абрахам! – рявкнула она. – Абрахам, твою мать!

Задыхающийся, хрипящий в соседнем кресле сефард встрепенулся, подался вперёд.

– Жилет, сынок! Надевай жилет! Живо, чёрная твоя жопа!

Сефард истово закивал, выдернул из-под кресла ядовито-жёлтый спасательный жилет.

– Сперва ты, мамэлэ.

– Надевай, сказала! Я потом.

* * *

Самолет еще держался. Взрыв раскурочил багажный отсек и пробил фюзеляж, превратив часть салона в подобие бойни – но самолет еще держался. Люди вопили, орали, матерились, читали молитвы, прижимали к груди детей, бились головами о кресла, рвали друг у друга из рук спасательные жилеты – но самолет держался.

До последнего держалась и бортпроводница Мириам Ковальски. Зашибленная рухнувшим контейнером конвекционной печи, с поломанными рёбрами, порванными сухожилиями и вывернутыми суставами она ещё осознавала себя, когда пыталась уцепиться за края раскроившей брюхо хвостового отсека трещины.

Мириам была чуть-чуть, на дюйм-другой полнее, чем того требовали стандарты авиакомпании, но умело скрывала полноту под шитой особым покроем формой. Ширину трещины ей, однако, было не обмануть. Сначала Мириам застряла в ней, как чересчур набрякшая пробка, но трещина всё ширилась, раздавалась, распахивалась. Сила тяжести выдавливала бортпроводницу наружу, медленно, по чуть-чуть, сдирая с тела кожу, как старый чулок. Мириам так и упала в море красным, сочащимся кровью и сукровицей комом, мало уже походившим на человека.

Кровь окрасила воду. Она стала призывом для хозяев этих мест.

* * *

Аварийный выход, который в обычное время казался таким большим, сейчас был слишком мал для всех, кто пытался вырваться из самолета. Аварийную дверь левого борта заклинило в середине проёма, дверь правого не открылась вовсе. Уцелевший бортпроводник, бессильно размахивая руками, пытался регулировать напор рвущихся наружу пассажиров. Он истерично выкрикивал что-то про женщин и детей, но опрокинулся навзничь после прямого в лицо и в считаные мгновения был затоптан.

Те, что оказались спереди, пытались теперь прорваться к спасительному отверстию, но сзади на них давили десятки таких же желающих. Первыми смяли опрометчиво сунувшихся вперед женщин, потом – самых слабых или самых вежливых из мужчин.

Так продолжалось до тех пор, пока, закатав рукава и намертво зажав в сцепленных ладонях «Глок», в проёме не встал здоровенный сефард. Первый же сунувшийся вне очереди, откатился назад после удара ногой в живот. Второй и третий, попытавшиеся оттолкнуть незваного регулировщика, получили рукояткой по почкам. Следующий, размахивающий кулаками и пинками пробивающий себе дорогу, успокоился, когда в дюйме от его виска пронеслась пуля.

Сефард продержался минут пять-шесть, потом обезумевшие пассажиры совместными усилиями вытолкали его наружу и сбросили в воду. Но за эти минуты из тонущего самолета успели выбраться практически все женщины. Некоторые из них были с детьми, а некоторые ещё не могли понять, что прижимают к себе мертвое тельце. Вслед за женщинами успели выбраться на крыло несколько стариков и подростков, а потом толпа вновь сомкнулась, наглухо закупорив единственный шанс на спасение.

Самолет так и затонул с ними, вопящими, бранящимися, обезумевшими, превратившимися в живую пробку.

* * *

Бренда очнулась в воде, кашляя и захлебываясь, в соплях и слюнях, полуослепшая и полуглухая. В голове гудело, тело кололо иглами, как после долгого онемения, перед глазами стоял кровавый туман. Бренда поднесла руку к лицу, пытаясь сфокусировать взгляд. Пальцы показались ей перетянутыми нитками кровяными колбасками – сосуды полопались, превратив ладони в сплошные гематомы. Бренда опустила руку в воду и попыталась сделать гребок.

Плавала она скверно, по-собачьи – держаться на воде ее учил Зед, но эти уроки длились недолго: тонкие веревочки бикини и слишком узкие его плавки не способствовали концентрации внимания. Тем не менее, Бренда плыла, упорно плыла от самолёта прочь, выкладываясь, отдавая последние силы. Горькая вода заливала горло, обжигала его, словно горячий песок. Потёкшая тушь разъедала глаза, шумело и давило в ушах. Поодаль, взбивая пену, метались и возились люди, но Бренда не различала лиц, они слились для нее в единое месиво.

Вдали, милях в шести или, может статься,