***

– Итак, – он сел на лавку, привалился спиной к столу, стоящему позади, и лениво поинтересовался, – зачем тебе нож, Ким?

Она дрогнула, услышав свое имя в его исполнении. Хасс всегда звал ее бродяжкой, трофеем или подарком императору, а тут Ким… Это слишком непривычно, и слишком близко, будто переступил очередную границу, проходящую между ними.

– Мне было не по себе…

Кхассер вопросительно вскинул брови, взглядом требуя продолжения.

– В лагере сегодня так тихо. Барабаны не играют, костры не горят, людей меньше, чем обычно.

– И?

– Я испугалась. Потому что… что-то не так. Неправильно.

Хасс продолжал ее рассматривать, подмечая каждую деталь. Испуганный блеск в глазах, тяжело вздымающуюся грудь, руки, нервно сцепленные в замок.

Он ведь не обязан разговаривать с пленницей? Не обязан ее утешать? Убеждать в том, что все хорошо? Не обязан… Тогда почему это именно то, чего ему хочется?

– Здесь ты в безопасности. Тебя никто не тронет.

Ким покачала головой, будто не верила ему.

– Ножа у тебя все равно не будет. Потому что… – бесстрастно повел плечами, – ты не свободная.

– Называй вещи своими именами, кхассер, – холодно обронила она, – я рабыня.

– Хорошо, что ты об этом помнишь. Узнаю, что приближаешься к оружию – посажу на цепь.

Проклятый андракиец!

Он молча потянулся к кувшину с водой и залпом осушил его почти на половину, пытаясь избавиться от жестких колючек в горле. Этот ее взгляд. Быстрый, острый и в то же время беззащитный, будто продирался внутрь, под кожу.

– Если тебе так хочется знать, – произнес, вытирая губы тыльной стороной ладони – то возле одного из ближних разломов прорвался крупный рой валленов. Почти все воины ушли туда, в лагере остались только патрульные и те, кто не может держать оружие.

– Почему ты здесь?

Хороший вопрос.

– Сам разлом мы закрыли, большую часть роя перебили, осталось выловить остатки прорвавшихся. С этим воины справятся и без нас. Я удовлетворил твое любопытство?

Ким кивнула.

– Отлично. Тогда откровенность за откровенность.

Она подняла на него растерянный, полный недоумения взгляд.

– Ты выходила из шатра, Ким? – ласково, с едва заметной улыбкой, но янтарные глаза оставались серьезными. Цепкими. Ловили каждое ее движение, видели насквозь.

Как ей хотелось соврать, сказать, что сидела здесь, в клетке, не высовывая носа на улицу. Но ее ложь он почувствовал бы сразу.

– Выходила.

– Громче, Ким. Громче, – у самого голос приглушен и без единой эмоции, от чего по коже стелился мороз. Никак не удавалось понять злиться он или нет.

– Да. Я выходила, – угрюмо повторила она и, опустив голову, уставилась на свои сандалии.

– Я разрешал?

– Нет, – сокрушенно покачала головой, еще больше сжимаясь.

– И что я теперь должен сделать?

Она пожала плечами. Чтобы он ни решил, какое бы наказание ни придумал, все равно она не в ее силах помешать.

Хасс рассматривал свою пленницу, не скрывая усмешки. Упрямая. Даже сейчас, замерев в смиренной позе, выглядит так, будто готова спорить и отстаивать свою правду.

– Так зачем ты выходила? К кому?

Весьма некстати вспомнилось, что Брейр все это время был в лагере. Вдруг воспользовавшись его отсутствием, снова решил подманить Ким? Тогда он точно покойник. Второй раз Хасс наглость спускать не собирался.

– Я ухаживаю за раненой виртой, – нехотя произнесла девушка.

Кхассер недоуменно нахмурился. Он ожидал услышать что угодно, но только не это.

– Поясни.

– В лагере есть раненая вирта. Она не может обращаться и сидит на цепи в пыльном закутке. Я подкармливала ее иногда, а пару дней назад, до того как мы…– она замялась и едва заметно покраснела, – до того, как ты запретил выходить из шатра, я договорилась с ее одноглазым хозяином, что буду за ней ухаживать. Сама.

Какая вирта? Какой уход? Какие договоры с одноглазыми хозяевами? Чем она вообще занимается в его отсутствие?

Хасс запрятал недоумение подальше и, сложив руки на груди, поинтересовался:

– Что дальше?

– Ничего. Мне надо ее кормить, поить, потому что никто кроме меня этого делать не станет. Поэтому сегодня я вышла из шатра несмотря на твой запрет…И вчера выходила.

В упрямом развороте плеч читалось откровенное «и завтра пойду».

Вот ведь…Бродяжка! А такой покладистой казалась, робкой, беззащитной.

– Не боишься, что она сожрет тебя? Вирты теряющие способность обращаться, зачастую дичают и становятся агрессивными.

Ким посмотрела на него с нескрываемым удивлением. Дикие и агрессивные? После того, как столкнулась с кхассером в заснеженной долине, дикостью ее не напугать.

– Нет. Она хорошая.

Хасс хмыкнул. Глупая она все-таки, наивная. Не понимала, что это не зверюшка домашняя, не лошадка и не зайчик, а перевертыш, у которого одна форма смертоноснее другой. Но то, что не испугалась, не бросила – это вызывало уважение. Забота подкупала.

– Позволь мне выходить из шатра. Я буду только кормить ее и снова возвращаться.

Он молчал. Чуть склонив голову набок, наблюдал за ней, не понимая какие эмоции вызывает эта бледная девочка. Странные, обжигающе-пряные, пробирающие до самой глубины.

Тишина пугала ее больше, чем категорический отказ. Хотелось подскочить к нему. Смять пальцами рубашку на могучей груди и встряхнуть, прокричать «Не молчи!»

– Пожалуйста… Хасс, – его имя буквально простонала, – она никому не нужна. И без меня просто погибнет.

Изумрудные глаза наполнились мольбой.

– Пожалуйста.

– Надо же, какая самоотверженность, – хмыкнул Хасс, опираясь обоими локтями на стол позади себя, – столько просьб ради какой-то вирты.

– Ей нужна моя помощь.

– Мне то, что с этого? – янтарь подернулся темной мглой.

Ким беспомощно развела руками, не зная, что ответить.

– Что ты можешь предложить, в обмен на мое разрешение? – он испытывал ее, подводил к самой грани, проверяя на прочность.

– У меня ничего нет…

Темные брови кхассера выразительно изогнулись. Медленно прошелся по открытым коленям, серому платью, которое так хотелось разорвать, чтобы добраться до нежного тела, остановился на трепетно полных губах.

Этот взгляд ни с чем нельзя было спутать или понять как-то неправильно. В нем горел голод, хищный огонь и желание присвоить.