ласково светило солнце, так же весело щебетали птицы, так же неторопливо мамаши катали в колясках своих детей по аллеям. И вообще ничего не изменилось за те три часа, что Сергей провел в Сосновке. Ничего, кроме самой головы чудака. Просто в ней одной иллюзией стало меньше и одной неразрешимой загадкой больше. А окружающий мир? Он остался прежним.

Бомж. Лунная соната

Как же я люблю места, в которых меня никто не знает! Пусть будет вокруг многолюдно, пусть все смеются и разговаривают, пусть дети визжат и носятся как угорелые. Я их не боюсь, потому что все они незнакомые люди. Никто из них не подойдет и не хлопнет меня по плечу, не обнимет и, главное, не заведет беседу, наполненную житейскими банальностями. На такое способны только друзья и знакомые. Тут же вся суета, все шумы воспринимаются как фон и не требуют ответной реакции. Нет нужды отвечать на вопросы: «Как дела, чем занимаешься, сколько зарабатываешь, не изменяет ли жена?» И так до бесконечности. Среди незнакомых ты можешь сосредоточиться и полностью уйти в себя. Возникает блаженное чувство защищенности.

В тот июньский день я находился в Крыму. Расположился на своей любимой скамейке в парке Дома творчества писателей. И моего Дома тоже, поскольку я писатель. На коленях у меня лежал блокнот, а в руке застыла шариковая ручка. Настал волнующий и ответственный момент, когда перо коснется бумаги и по ней запляшут неровные цепочки букв.

Оглядевшись, перед тем как начать, я вдруг понял, что этот день запомню надолго. Все казалось мне несбыточным идеалом. Нежаркое солнце бликами пробивалось сквозь листву деревьев

и светлыми лужицами ложилось около ног. Напротив скамейки располагалась клумба с диковинными южными растениями. Клумбу окружали еще несколько скамеек, и, о счастье, сейчас они были пусты. Стояла тишина, нарушаемая лишь равномерным рокотом прибоя. Мысленно я произнес затертое: «Остановись, мгновение».

Перо коснулось бумаги, и я тут же оказался вдали от этого благословенного места — среди своих героев и холодных снегов Петербурга. Вообще, я твердо убежден: если хочешь написать что-то стоящее, ты должен явственно видеть описываемые картины. Находиться среди своих героев, переживать вместе с ними, буквально дотрагиваться до них. Только тогда ты сможешь захватить читателя своим повествованием. Иначе получится схема, метафизика, одни скучные нравоучения, и ничего больше.

Я не знаю, сколько прошло времени, но когда я очнулся, окружающая меня картина изменилась кардинальным образом. На скамейке по другую сторону клумбы сидел человек. К сожалению, до боли знакомый типаж. Сомнений никаких не было, по всем внешним признакам — классический вариант бомжа, вернее, южного бомжа. Его коренастый торс покрывала ветхая майка, испещрённая мириадами дырок, сквозь которые виднелась грудь, ее черноте мог бы позавидовать любой коренной африканец. Выбеленные солнцем ниспадающие космы обрамляли морщинистое лицо, на котором отсутствовала печать возраста. Ветхость его шорт и сандалий не поддавалась описанию. Рядом со скамейкой лежал большой холщовый мешок, в котором наверняка покоилось все незатейливое имущество хозяина.

Все, точка. На сегодня придется заканчивать. Сейчас последует весь классический набор: «Мужик, закурить не найдется? Слушай, на бухло немного не добавишь? А может, вместе, у меня огурец имеется. Давай, не жадничай, солнце-то всех одинаково греет». И так до бесконечности, пока не получит желаемого.

Я уже было начал складывать в свой полиэтиленовый мешок блокнот и письменные принадлежности, как вдруг услышал за спиной:

— Чего расселся, вали отсюда, загорай в другом месте!

Я резко обернулся. Позади меня высилась человеческая глыба. Необъятное круглое лицо обрамляли загнутые вверх усы. «Ну чем не Портос из “Трех мушкетеров”»? — Невольно подумал я. Круглый живот выпирал из-под красной, выцветшей майки. Его руки обвивали кольца черного шланга. Это был местный садовник, которого я и раньше видел в парке.

— Это вы мне? — озадаченно спросил я.

— Да зачем вам, вы пейзаж не портите. Это я вот к этому доходяге обращаюсь.

Доходяга спокойно, с задумчивостью посмотрел на садовника.

— А что, я сильно мешаю? — спросил он абсолютно трезвым голосом, в котором слышалась насмешка.

— Сильно, не сильно, но после таких, как ты, полдня убирать приходится.

— Не волнуйся, после меня не придется, я скоро продолжу свой путь.

Непроизвольно, по-писательски, я отметил его правильную речь, незлобивость и какую-то философскую отстраненность, качества, которые нечасто встречаются у людей такого сорта.

Отсутствие агрессии успокоило садовника, и его внимание переключилось на меня.

— А вы все пишете. Уж сколько раз наблюдал, как по блокноту пером водите.

— Вожу, — рассмеялся я, — видно, судьба моя такая.

— А чего, письма пишете иль, может, вы ученый какой?

— Можно сказать и письма, только для потомков.

— Это сложно как-то, а я вам скажу: бросайте, пустая трата времени. Есть занятие куда интереснее.

При этих словах я обратил внимание, как изменилось выражение лица садовника. Оно стало мечтательным, его озарила печать вдохновения. Ему уже не было никакого дела до бомжа, да и я перестал для него существовать.

— Интересно.

— Не то слово! Вы с компьютером дружите, какие у вас с ним отношения?

— Да как у большинства — примитивные, обычный пользователь.

— А этого уже достаточно. Я тоже пользователь, не программист. О «Стратегии» слыхали?

— В каком смысле?

— Игра есть такая, сейчас самая топовая в мире.

— Что-то слышал краем уха, но сам я играю только в шахматы. Королевская игра — в ней и стратегия, и тактика, в ней все, как в жизни.

— Плюньте и забудьте. В «Стратегии», о которой я говорю, лучше, чем в жизни, много лучше. — При этих словах глаза садовника мечтательно устремились в синее небо.

— А чем же лучше? — озадаченно спросил я.

— Посмотрите на меня. С проклятым шлангом, из которого еле капает вода, целый день бегаю по парку. Мусор, как последняя дворняга, в совок наметаю. Какие-то жухлые саженцы в землю вкапываю, а они ни хрена приживаться не хотят, сколько их ни поливай. И за все за это только ругательства и пинки получаю от местной комендантши. Злющая баба, большого начальника из себя корчит. И сношу все. А куда денешься? Местный я, из Щебетовки. Образование плохое, другой работы не найти.

Я с грустью смотрел на садовника и машинально кивал головой. Вдруг облик моего собеседника кардинально изменился. Он откинул в сторону ненавистный шланг, несмотря на свою грузность, стал подтянутым, а глаза его начали светиться.

— Возвращаюсь я вечером на скрипучем автобусе домой. В моей хибаре никого. Жена несколько лет назад махнула рукой, сказав: «С тебя, как с козла молока». С тех пор я ее не видел.