поставил на тумбочку Паши целлофановый пакет с фруктами и банкой вкуснейшей малосольной красной рыбы с рынка. Финансово Славка «выложился».

Тяжесть атмосферы давила, но он произнес нарочито бодро:

— Здорово, парни! Почему грустим? Ничего, сейчас покушаете и повеселеете.

Сперва разговор не клеился. Но постепенно, слово за слово — Славка, который раньше всегда, в каждой фразе, острил и паясничал, ощутил себя на «своей» волне. Как давно ему не приходилось представлять что-либо! И вот он уже не мог остановиться…

Славка разыгрывал смешные сценки «из жизни пиратов», изображал в лицах Буратино и Карабаса Барабаса. Рассказал даже, как он на экзамене в театральный институт читал басню Крылова про пресловутую ворону с кусочком сыра и как какой-то экзаменатор вдруг воскликнул: «Не могу больше слушать про эту мерзкую птицу! Дайте мне ружье, я застрелю ее!»

Мальчишки хохотали. Дверь распахнулась. На пороге с удивленными лицами стояли палатный врач и медсестра.

— Давно в нашем учреждении не было так весело, — проговорил доктор и обратился к Славке: — Вы кого навещаете?

— Як Паше пришел, — сказал Славка, — а теперь вот со всеми познакомился…

— Что ж, сразу видно — у вас дар комедианта: здесь редко так веселятся. Ну, продолжайте, не будем вам мешать. — И доктор тихо прикрыл дверь.

С этого дня ребята ожидали прихода Славки, как праздника. Да и сам Славка после вечерней смены спешил в больницу. К его появлению четырехместная палата была забита до отказа. Те, кто не помещался в палате, расставляли стулья в коридоре и заглядывали в открытую дверь.

И — Славка творил! Он превращался то в доброго сказочника, то в уморительного мима. На его моноспектаклях дети забывали обо всем. Их глаза светились!

Однажды Славка постучал в кабинет к доктору.

— Павел Григорьевич, у меня идея возникла… Если, конечно, вы согласитесь.

— Ну, Андерсен, слушаю тебя, — улыбнулся доктор.

— Давайте поставим в больнице спектакль, в котором сыграют ребята, — они ведь такие артистичные! — выпалил Славка.

— Ну что тебе сказать, артист, — задумался доктор. — Вообще-то, у нас лечебное заведение, причем для «тяжелых». Начальство, мягко говоря, удивится. Но мне твоя идея нравится! Нельзя жить постоянно в горе — должен быть лучик солнца даже в холодной воде. Ладно! У нас есть большой холл — там организуем сцену и зрительный зал. В субботу можно попробовать.

В морозный субботний вечер ярко горели окна в одном из корпусов детской онкологической больницы. На фоне соседних темных зданий они выглядели празднично. Огромный холл был забит лысыми, большеглазыми детьми в ватно-марлевых повязках, оживленными родителями, медперсоналом. В первом ряду виднелась седовласая голова заведующего клиникой.

Шум, гвалт — и вдруг тишина. Гаснет свет в зале. Освещена только сцена, которую отделяет от зала самодельный занавес. И вот он распахнулся.

Что происходило со Славкой в тот вечер, он не смог бы ни вспомнить, ни рассказать. Ему казалось, что он растворился в пространстве, распался на молекулы. Вместе с ним на сцене пели, танцевали, прыгали, забыв обо всем на свете, маленькие артисты. Зрители сидели, пораженные, затаив дыхание; у некоторых матерей по лицу катились слезы.

И кто знает, какой зрительный зал был прекраснее: до отказа заполненный, блещущий золотыми ложами, искрящийся немыслимыми люстрами, покоренный игрой профессиональных актеров зал Большого театра или этот холл детской онкологической больницы, расположенной на окраине города в нескольких корпусах новостроек, затерявшихся в высоких сугробах? Бог весть… Занавес!

Мышонок

— Дай пробирку. Да не эту бестолочь! Ты что, дальтоник, цвета не различаешь? Держи мышь крепче. Сколько работаешь, ничему не можешь научиться! Да, после эксперимента сбегай за пирожками в кафе.

Вика втянула голову, стараясь не смотреть на своего начальника — заведующего лабораторией Ивана Стремного. Она уже много лет работала простой лаборанткой в биологическом НИИ. В свое время Вика пыталась поступить и в медицинский институт, и на биологический факультет Университета. Да какое там! Ни хороших знаний, ни протекции — ничего у нее не было. Ничего, кроме глубоко больной матери, долгие годы страдающей тяжелой формой ревматизма. Дальние родственники советовали ей отдать мать в интернат для престарелых. Вика даже не поняла, о чем они говорят: сдать в чужие руки родного человека? А как после этого жить? «Смотри — освободишься, замуж выйдешь, заживешь, как все». «Да после такого, не замуж выходить, а пулю в лоб себе пускать в самый раз будет», — думала Вика и с родственниками старалась больше не встречаться.

Кроме больной матери у Вики была еще одна привязанность — маленький белый мышонок с красными глазами-бусинками. Она прятала его от сослуживцев в своей крошечной комнатке, в которой не было даже умывальника. Вике удалось его стащить вскоре после устройства на работу из клетки с лабораторными животными, которых раз в месяц доставляли из питомника «Рапполово». Он ей сразу полюбился своей беззащитностью и неприкаянностью. Наверное, интуитивно в этом зверьке она почувствовала родственную душу. Не сумев придумать ему подходящего имени, так и стала называть — мышонок. Больше всего Вика боялась, что его обнаружат и пустят на опыты.

Тихой и безответной Викой помыкали все кому не лень. От непосредственного начальника, до последней нахальной лаборантки. Кто-то при этом пытался свалить свою работу на другого, кто-то утверждался в собственных глазах. «Принеси, сбегай, останься после работы, чтобы закончить эксперимент!» Все это она слышала изо дня в день, из месяца в месяц. И покорная Вика приносила, бегала, часто оставалась на работе допоздна. А куда деваться! Нужны были деньги. Зарплата хоть и маленькая, но постоянная, без задержек. Плюс мамина пенсия, и они могли как-то существовать. Очень скромно, без всяких излишеств, но существовать.

И вот случилось то, что могло случиться в любой момент. Утром ее вызвал заведующий лабораторией. Когда она вошла в его кабинет, то встретила не привычно грозный, пренебрежительный взгляд, а скорее немного смущенный и, может быть, даже немного сочувствующий.

— Вот что, Вика…. Ну, в общем, в стране очередной кризис. Денег на наш институт на следующий год Москва выделила значительно меньше, чем раньше. Поэтому дирекция приняла решение о сокращении штатов по всему институту. Нашей лаборатории это тоже касается. Короче, ты подлежишь сокращению.

Она долго молчала, потом тихо молвила:

— А как же нам с мамой жить дальше?

Иван Стремный тяжело вздохнул.

— Ну постарайся что-нибудь придумать. Найди где-нибудь работу. Хотя сейчас трудно, везде сокращения.

Вика написала заявление по собственному желанию, сходила в отдел кадров. Быстро собрала свои нехитрые пожитки и, прижимая фанерную коробку с мышонком к груди, распахнула дверь на улицу.

Ее чуть