его обитателей она за все проведенное там время толком и не видела. Они с Уильямом обычно выходили на прогулку в три часа пополудни, когда все местные обедают, а сами обедали в шесть вечера, когда местное общество как раз выходит в свет. Так что весь круг общения в Брюсселе для нее сводился, помимо мужа, к паре его сослуживцев, которых он изредка приглашал разделить с ними трапезу. Сами они приглашений куда бы то ни было не принимали. Полковника де Лэнси не привлекали ни скачки, ни пьянки, занимавшие досуг других офицеров; а Магдален было жалко времени на утренние визиты к их женам или вечерние посиделки в гостях. В общем, это была «сцена счастья столь идеального, столь незамутненного, – вспоминала она позже, – что я наслаждалась жизнью во всей ее полноте».

Но, конечно, вопреки кажущемуся благополучию, этот их медовый месяц никак нельзя назвать счастливым в традиционном понимании. Под самой поверхностью мнимой идиллии таились страшные тени. Магдален в ужасе сознавала, что решающая битва неумолимо приближается, и новая разлука с мужем ей предстоит гораздо скорее и при куда более тревожных обстоятельствах, нежели она могла себе представить, выходя, озаренная улыбкой, из церкви десятью неделями ранее.

Глава 7

Хрупкие жизни

Вечером 15 июня 1815 года, наблюдая за сборами мужа на первый по прибытии в Брюссель званый ужин, приглашение на который его уговорили принять, Магдалена де Лэнси начала испытывать всевозрастающую тревогу. Уильяму настолько явственно не хотелось туда отправляться, что он под любыми предлогами затягивал свой выезд туда. Наконец ей удалось, проверив, правильно ли развешаны награды на его парадном мундире, ласково поторопить его на выход. Не прошло и часа, как она заподозрила то, о чем сам он к тому времени знал доподлинно: их медовый месяц завершен.

Сама она начала этого бояться, когда к дому прискакал его адъютант и стал неистово допытываться, где ему искать сэра Уильяма. Встревоженная его поведением Магдален осталась у окна и через несколько минут после отъезда адъютанта увидела, как тот вместе с ее мужем галопом проскакали мимо и, спешившись у подъезда герцога Веллингтона, устремились внутрь. Выглядело все это зловеще, но еще оставался шанс, что тревога – ложная. Уильяму до этого удавалось решительно отметать все слухи о неизбежной скорой битве, распространяющиеся по Брюсселю в последние дни; да и к тому же, как ей было доподлинно известно, весь цвет офицерства во главе с Веллингтоном должен был провести ближайшие часы на балу у герцогини Ричмонд, весело вальсируя в парадных мундирах и потягивая лучшее в городе шампанское. «Герцогиня, заверяю Вас, что бал сможете задать без малейшей угрозы безопасности гостей или внезапного срыва», – всего лишь днями ранее сообщил устроительнице главнокомандующий.

Но теперь время тянулось мучительно медленно, и в душе Магдален крепла уверенность, что настал тот день, которого она более всего страшилась с той самой минуты, как их медовый месяц был в первый раз прерван прибывшим в Дангласс вестовым. Длившийся с 1793 года – всю ее сознательную жизнь – конфликт Британии с Францией, тогда, как ей показалось, закончился раз и навсегда. Но нет, теперь он вдруг вспыхнул с новой силой – будто нарочно, чтобы лишить ее любимого мужа. Уильям, вернувшись домой в девять вечера, подтвердил ее худшие опасения. Войска Наполеона вторглись в Нидерланды, и силы союзников готовятся завтра же выступить на последнее великое сражение с ними.

«Увидев мое горестное лицо, он велел мне не брать в голову глупостей, поскольку все это скоро кончится», – вспоминала Магдален. Всю ту ночь, пока он деловито сновал из дома в штаб и обратно, будучи полностью поглощен решением труднейшей задачи быстрого приведения армии в состояние полной боеготовности и выдвижения частей на позиции, а прочие офицеры, застигнутые вестью о выступлении врасплох в бальном зале у герцогини, поспешно ретировались оттуда и занимались приведением себя в состояние мало-мальской боеготовности, она, по сути, впала в ступор в отведенных им гостевых комнатах. Беззаботное счастье дня свадьбы, когда они поклялись друг другу в верности до гроба, внезапно отошло куда-то в безвозвратно далекое прошлое. Брачные узы в Британии эпохи Регентства были воистину хрупкими: навеки разлучить супругов могли и внезапная неизлечимая болезнь любого из них, и роды, всегда сопряженные в ту пору с высоким риском летального исхода для матери. Но Магдален предстояло познать нечто иное, а именно – страх за мужа, рискующего жизнью за короля и страну.

Хотя красивый мундир за годы войны и потускнел изрядно как символ привлекательности, чувство восхищения их благородиями офицерами было по-прежнему хорошо знакомо множеству современниц Магдален. Престижность им придавало хотя бы то, что участие в этой затяжной войне открывало перед аристократами по рождению, но без наследства, перспективу разбогатеть и продвинуться в чинах до положения вполне состоятельного (в материальном плане) мужа. Капитан флота Чарльз Пэджет, будучи пятым из шести сыновей графа Аксбриджа, благополучно женился на своей Элизабет по возвращении из Средиземного моря в 1805 году с «уймой призов» на сумму около 50 000 фунтов (по тем деньгам), «которые для младшего брата неплохое состояние», как он сам бахвалился. Хотя на поверку его трофеи потянули на почти вдвое меньшую сумму, ему и этого вполне хватило и на согласование условий брачного договора, и на покупку им с будущей женой небольшого загородного имения под проживание. В военное время амбициозный и со связями младший сын наподобие этого Чарльза, похоже, выглядел завидной партией и с точки зрения родителей и опекунш невест на выданье: чем дольше жених в бою, тем дольше он на полном окладе, гарантирующем и приличный доход, и хорошие шансы на повышение и почести, награды и, конечно, же, все новые трофеи.

Оборотной стороной медали был неизбежно высокий риск раннего вдовства. Даже не будучи склонным к показной браваде, как, к примеру, лорд Чарльз Стюарт, в бытность генералом заявивший, что у его карьеры «нет иной зримой цели, кроме поиска смерти», любой военный в ту пору реально рисковал сложить голову в бою. По общепринятым оценкам в период с 1803 по 1815 годы погиб каждый десятый офицер британской армии, по большей части, выходцы из аристократии и поместного дворянства [42]. Чарльз, любимый брат Гарриет Арбатнот, погиб в 1813 году вскоре после ее затянувшейся помолвки в битве при Витории в Испании, став одним из 426 офицеров сухопутных войск в числе около 10 500 павших в том году на войне британцев. Как обычно, бо́льшая часть этих жертв стала следствием