скрывала от наших взглядов этот уродливый дворец и самого диктатора, который воскресными вечерами прогуливался по саду со своим одетым в крохотную генеральскую форму трехлетним внуком. Нам, детям, настрого запрещалось и близко подходить к угольному сараю после того, как мы с Мундином взорвали петарду, когда миниатюрный генерал шествовал мимо со своими няньками. Папито пришлось провести ночь в управлении тайной полиции, объясняя, что его семилетний внук не замышлял ничего дурного. Этот сарай – возможно, из-за своей запретности – сделался нашим любимым наблюдательным пунктом для слежки за индейцами. Однажды мы нашли за мешком с удобрением журнал с фотографиями обнаженных женщин с плутоватым выражением на лицах, как если бы их только что застукали за кражей лака для ногтей или привязыванием людей к водонапорным башням.

Я пошла за Мундином в сарай, время от времени оборачиваясь, чтобы сердитым взглядом отвадить увязавшуюся за нами Фифи. У порога я слегка оттолкнула ее, чтобы она ушла.

– Дай ей зайти, а то она нажалуется, – сказал Мундин.

– Я нажалуюсь, – поддакнула Фифи.

Внутри было темно и сыро. Сквозь грязные забранные сеткой окна падал слабый свет. Воздух пах черноземом, который привозили с гор, чтобы гигантские папоротники тети Мими хорошо росли. В углу, свернувшись клубком спящих змей, лежали шланги.

Мы с Фифи выстроились у дальней стены. Мундин встал лицом к нам, нервно сминая змею во все более круглый шарик.

– Ну, – сказал он. – Снимайте.

Фифи тут же скатала штанишки и трусики до бедер, оголяя то, о чем, по ее мнению, шла речь, – свой пупок.

Но я была старше и понимала, что к чему. На уроках закона Божьего сестра Хуана рассказала, что Господь одел Адама и Еву в райском саду после того, как они согрешили.

«Ваше тело – это храм Святого Духа». Дома тетушки отвели нас, старших девочек, в сторонку и предупредили, что скоро мы станем сеньоритами и должны будем оберегать свои тела, как спрятанный клад, никому не позволяя ими воспользоваться. Примерно в это время на меня стали оказывать сильное давление, чтобы я перестала играть с Мундином и, как благовоспитанная юная леди, сидела дома, играя в салон красоты и сплетничая о мальчиках со своими кузинами.

– Ну, – нетерпеливо повторил Мундин.

Фифи сообразила, что от нее требуется, и спустила штанишки и трусики на лодыжки. Я дерзко глянула на кузена, подняла свою ковбойскую юбку, зажала подол подбородком и сдернула с себя трусы. Я приготовилась к его беззастенчивым взглядам. Но Мундин только разочарованно пожал плечами.

– Вы прямо как куклы, – заметил он и разделил свой комок пластилина пополам между Фифи и мной.

Я в считаные секунды оделась и напустилась на него.

– Ты обещал пластилин мне! – завопила я. – Ты разрешил ей пойти с нами, но не сказал, что она получит долю!

– Эдмундо Алехандро де ла Торре Родригес! – донесся из заднего патио голос матери Мундина.

Он попытался пресечь мои яростные вопли и потянулся к Фифи, чтобы отобрать у нее долю, но она тоже заревела.

– Мундо Алехандро! – голос стал громче и определенно направлялся в нашу сторону. Лицо Мундина сделалось беспомощным от беспокойства.

– Хватит, пожалуйста, – взмолился он, обращаясь ко мне. – Пожалуйста. Я отдам тебе свою куклу, по рукам?

Я помучила его долгими, неторопливыми размышлениями, а потом кивнула. Он выбежал из сарая в поисках своей игрушки.

Шмыгая носом, Фифи скатала свою половину в маленький шарик. Она покосилась на половину в моих руках и спросила:

– Сколько тебе досталось?

Я была вне себя от ярости на эту мелюзгу, которая лишила меня шанса разжиться кучей розового пластилина. Я прожгла ее испепеляющим взглядом. Она все еще стояла в луже спущенной на лодыжки ткани. На ее подбородке красовалось засохшее пятно желтка, оставшееся с завтрака; глаза были мутными от слез. Я наклонилась и так резко подтянула на ней штаны, что она покачнулась.

– Сколько тебе досталось? – настаивала она. В ее глазах мелькнул огонек материальной заинтересованности, которого я раньше не замечала.

Я показала ей свою половину.

– Столько же, сколько и тебе, глупышка.

Когда дверь со скрипом открылась, мы были уверены, что это Мундин, вернувшийся с «Человеческим телом». Но перед нами замаячили фигуры двух взрослых: это были тощий костлявый садовник в надвинутом на сумрачное лицо мятом сомбреро и стоящая возле него низкорослая широкоплечая мать Мундина, вглядывавшаяся в темноту сарая.

– Мне показалось, что я их тут слышал, донья, – говорил садовник Флорентино. – Я велел им держаться подальше от сарая. Они могут пораниться. Но они меня не слушают!

«Врун», – подумала я.

Мы с Мундином показали ему найденный нами журнал, и он взял с нас клятву хранить молчание и сказал, что сам избавится от этого «мусора». С тех пор он всегда смущенно поглядывал на нас, когда его вызывал кто-то из взрослых в семье.

Тетя шагнула к нам; широкие плечи придавали ей официальный вид, как если бы она носила эполеты и была представительницей всех наших родителей.

– Фифи? – потрясенным голосом воскликнула она, увидев одну из любимиц семьи. Затем, уже более уверенно, она произнесла мое имя. Она была нашей самой любимой тетей; я никогда еще не видела ее такой сердитой. – Во имя всего святого, что вы, девочки, здесь делаете?

Фифи мгновенно разрыдалась, поэтому тетушкины подозрения сразу же подтвердились: я притащила свою младшую сестренку в это грязное место против ее воли. Теперь только меня ждал нагоняй.

– Что ты…

Вдруг дверь распахнулась, и появился мой кузен, держащий куклу над головой, словно выигранную награду. Было больно наблюдать, как обычная дерзкая усмешка сползает с его лица, а взгляд становится напуганным, понурым и беспомощным.

– Эдмундо Алехандро! – Тетя Кармен встряхнула его за руку. «Человеческое тело» выпало из рук, открылось, и внутренности рассыпались по земляному полу. Спотыкаясь о кусочки, тетя потащила Мундина к двери. – Что вы здесь делаете, молодой человек? – вскричала она.

– Мы прятались, – пискнула я в его защиту, воспользовавшись этими секундами, чтобы собраться с мыслями. Глаза Мундина моргнули от удивления и надежды, что из нашей переделки еще может быть выход. – Полиция… – начала я, зная, что в нашей семье малейшее упоминание полиции мгновенно удостаивается великого внимания. Должно быть, мне удалось правильно выбрать время, потому что дедушка с бабушкой только что вернулись из своей поездки и семья ожидала диктаторских проверок.

Тетя отпустила руку моего кузена.

– Полиция? – тихим голосом переспросила она. – Здесь была полиция?

Я кивнула.

– Поэтому мы и спрятались.

Тетя оглянулась на Флорентино. Садовник стоял на коленях, подбирая кусочки «Человеческого тела». Он поднял на меня глаза. Его взгляд пробуравливал дыру в моем лице, как если бы он пытался угадать, что я замышляю. Возможно, он вспомнил о журнале, потому что в конце концов занял нашу сторону.

– Эти полицейские! – с проклятием сказал он. – Они столько раз вытаптывали имбирную изгородь, что сеньорита Мими отчаялась ее выхаживать.

Мундин молча стоял с рассеянной улыбкой, хотя мне было просто необходимо, чтобы он вызвал кавалерию и спас мою осажденную выдумку. Его мать хорошо его знала и чувствовала, что дело нечисто, но появление полиции значило, что ей было не до мелких провинностей: требовалось разогнать всех по домам, очистить столешницы комодов, задраить переносные предметы. Тетя выпроводила нас из угольного сарая.

Мы возвращались к большому дому гуськом: во главе быстрым шагом шел мой кузен, сразу за ним, чтобы «не спускать с него глаз», его мать, потом Фифи, потом я и, наконец, замыкавший процессию Флорентино. В обеих своих больших стертых ладонях он нес прозрачные половинки разломившегося «Человеческого тела». Тетя сказала, что сейчас нам некогда искать в темноте все его кусочки. Позже, когда Флорентино принес то, что нашел, в большой дом на дне шляпы, значительная часть органов была изгрызена собаками или смята тетиными туфлями. Мы не могли отличить синие почки от кусочков легких, а сердце – от розовых долей мозга, и, как мы с Мундином ни пытались воспользоваться инструкцией, запихнуть все обратно в человечка было