так что я в полной мере познал его кулинарные привычки. На завтрак он обычно ел селёдку с зелёным луком, а на обед сдабривал хинкал стопочкой водки; перед каждым занятием он трепал меня по щекам и целовал в лоб, так что я очень сильно задерживал дыхание, чтобы хватило до конца ритуала приветствия. Но со временем я научился незаметно закрывать нос и слушать его одними ушами. Оказалось, это не так уж и сложно.

– Торрра, мой мальчик, дело серрьезное. Если ты будешь старррательным, будет толк, ага. А если будешь гонять в футбол или заниматься всякой еррундой вместо изучения Торрры, то ничего хоррошего из тебя не выйдет. Ведь известно, шо лишь тем, кто служит Всевышнему рради самого служения, Всевышний даёт все подарррки. Ты хочешь получить подарррки от Всевышнего?

Мне представилось тогда, что Бог – это некто очень похожий на Деда Мороза, и я спросил:

– А когда он приносит подарки? На Новый год или на Песах?

– Нет, – засмеялся рав Кантор, – с Богом это немного не так работает, но главную мысль ты уловил верно. Подарки Всевышнего – это не машинка и не футбольный мяч, это не новые джинсы и не бутылка лимонада, это то, что у тебя есть более глубокое, более важное, более истинное. Это то, что создаёт из тебя неповторимую личность. Ты, наверное, слышал, что есть люди одарённые, а есть бездарные. Оба эти понятия имеют в корне слово «дар». Дар – это то, что кто-то дарит. Кто дарит, как ты думаешь? Правильно, Всевышний и дарит. Это значит, что у тебя чего-то не было, но после того, как ты получил подарок Всевышнего, оно у тебя появилось. Одарённость – это и есть подарок. А мы все получаем её как само собой разумеющееся и не думаем о том, что кто-то этого не имеет, потому что он не получил этого дара. Мы думаем, это всё – наша заслуга, потому что мы такие славные, что мы себя хорошо ведём и сами заслужили. Нет, чаще всего подарок Всевышнего – это аванс. Он разбрасывает подарки и терпеливо ждёт, пока ты поднимешь. А уж если поднял – рано или поздно придётся возвращать. Ты не представляешь себе, как много людей ленятся даже нагнуться и поднять с пола то, что просто лежит. Некоторые берут, но не знают, что с этим делать, не могут воспользоваться своим даром и просто выбрасывают его на помойку. С них и спрос невелик. Ну что взять с глупцов? Господь милостив к глупцам. Он с них мало спрашивает. Зато с тех, кто свой дар осознал и использует, и спрос велик. Но у каждого из нас есть выбор: принимать дар или не принимать. Так или иначе мы этот выбор делаем. Главное для тебя – понять, готов ли ты принять подарок Всевышнего? И если твой ответ – да, готов ли ты брать на себя ответственность за него? Можешь ли ты этот долг выплатить, когда придёт время? Если ты мужчина, то твой ответ «да».

Я кивнул, не до конца понимая то, что имеет в виду рав под долгом; я кивнул скорее на утверждение о мужчине.

– Да! – сказал я. – Я – мужчина и буду всегда делать то, что должен делать мужчина.

Как часто в моей жизни мне приходилось доказывать, что я – мужчина. Как часто меня брали «на слабо», вовлекали в эту игру против моей воли!

В какой-то момент отец стал относиться к моему увлечению музыкой довольно враждебно и всё время разжигал огонь моей злости. Чем ближе я был к бар-мицве, тем больше он переживал – и высказывал свои переживания вслух, что я занимаюсь чем-то, чем не подобает заниматься мужчине. Как раз в это время моё тело стало меняться и голос сломался. Из-за этого я обращался с родителями, как с главными врагами, вёл себя очень агрессивно и дерзко. Например, когда мама предлагала мне халву или орехи, от которых сушится горло, я резко отпихивал поднос или даже швырял его на пол, а когда отец начинал на меня орать, чтобы я обращался с матерью уважительно, ожидая, что я начну кричать в ответ и у нас будет настоящая ссора, я нагло смотрел на него и пел гаммы. Эта моя невозмутимость ещё больше злила отца, и он, наверное, хотел бы хорошенько меня отутюжить, но ничего не мог сделать, потому что уже в двенадцать лет я был выше и сильнее его. Но даже если бы он и захотел, он бы не смог сделать этого, между нами всегда возникала мама. Она становилась между нами и кричала ему: «Пой! Вессе!»[20] – и ему приходилось отступаться. Отпихнуть маму он не мог. Он слишком хорошо знал, какими мучительными для мамы были годы, пока я не говорил, и как она теперь дорожила тем, что у меня всё хорошо. Хоть словесных плёток, палок и дубинок отец для меня не жалел, физически он меня всё же почти не наказывал.

Рав Кантор учил меня верить в Бога, но не учил верить в себя. Если бы я встретил его сейчас, я сказал бы ему, что в Бога поверить – как в воду плюнуть, то есть совсем несложно. Бог есть – и это известно всем. Встречи с Богом описаны в Торе, описаны в Библии, описаны в разных писаниях. А раз это известно всем, то как минимум глупо это отрицать. А о том, что есть я, не знает никто. И как мне поверить в себя, если никто меня не видит и не замечает? Как мне поверить в себя, если все остальные говорят, что я – это не тот, кем я думаю, я являюсь, а кто-то другой. Когда все говорят, что я – продукт фантазии. Нет никакого я, нет никакого я. Нет никакого я. Нет и голоса, который это говорит. Ведь голос могут слышать другие, а кто слышит мой голос? Мой голос не слышит никто. Когда мой голос вне закона, меня нет. Слово – это и есть жизнь. Моё слово принесено в жертву. Значит, я – жертва? Да, я жертва. Хочу ли я быть жертвой? А разве у жертвы есть выбор? У меня нет выбора. Но ведь я человек! Ты не человек. Ты существо без ушей и без языка, помещённое в клетку, которая с каждым днём всё уˆже и уˆже. Как ведёт себя человек в такой ситуации? Я делаю себе ещё больнее, кричу и бешусь, ограниченный прутьями собственного тела и сознания.

Уже