так, разве он не проигрывает самого себя целиком? Не убили сегодня, так убьют завтра…

— Шатков, не раскисай! — Гимназист провел рукой по воздуху ровную линию, потом пошевелил пальцами. — Жди сигнала!

Так и поступили. На воротах в усадьбу стоял рыжий, здорово раздобревший на хороших харчах Ованес, новичок, недавно привезенный Людоедом беженец из Нагорного Карабаха. На армянина он не был похож, но все его звали Ованесом.

Увидев Гимназиста в автоматом в руке, Ованес озадаченно захлопал круглыми, непроницаемо-антрацитовыми глазами и спросил испуганным шепотом:

— Ты чего? Чего с автоматом по улице ходишь? — Лицо его потяжелело, щеки обвисли, рот приоткрылся. Ованеса, похоже, трясло от одного только вида оружия, в Карабахе он повидал столько боевого металла, что этого ему хватит на всю оставшуюся жизнь. Губы у Ованеса дрогнули, плаксиво поползли в сторону.

— Захотелось мне ходить с автоматом — вот и хожу, — беспечно махнул рукой Гимназист. — Людоед ввел в Крыму военное положение, разве не знаешь?

— Впервые слышу… А где машина твоя? Ведь ты же уезжал отсюда на машине…

— Это не я, сударь мой, не я уезжал, а другие. Я сегодня не за рулем и имею полное право выпить стопок двенадцать — пятнадцать водки. Пять из них я уже выпил. Понял?

— Ага, — сказал Ованес. — Понял. А ты это… Тебя Глобусом зовут, да?

— Совершенно верно, — подтвердил Гимназист.

— Слушай, Глобус, а ты не мог постоять минуты три на часах? У меня это, — Ованес хлопнул ладонью по низу живота, — кран переполнился.

— Ничего себе немного! — Гимназист рассмеялся. — У тебя даже из носа капает, вон как переполнился. Ладно, три минуты я постою.

Ованес подхватил рукой живот и потрусил за сарай, где стоял шатковский «жигуленок». Гимназист даже не поверил удаче — так легко все получалось. Он приготовился к тому, чтобы снять Ованеса, затащить его в темное место и лишь потом впустить Шаткова, но Ованес все устроил сам.

Гимназист высунулся из ворот, махнул автоматом, подзывая к себе Шаткова. Шатков боком, боком, боясь задеть за что-нибудь плечом, приблизился к воротам, нырнул в тень, отбрасываемую кустами, пошарил рукой в кармане, нащупывая пакет со спасительными таблетками. Достав пакет, Шатков кинул в рот уже не две, а сразу три таблетки, медленно, с хрустом разжевал их, потом с силой проглотил, даже не проглотил, а буквально протолкнул их внутрь, причинив себе боль и перекрыв дыхание.

— Чертов душман, хряк… — выругался он, вспомнив плечистого человека, подстрелившего его, постоял немного, закрыв глаза и шатаясь из стороны в сторону, добавил несколько слов, не входящих в словарь, утвержденный Министерством просвещения, ему сделалось нехорошо, перед глазами заиграло пламя, поплыли дымные круги. Услышав недалекие шаги, он поднял автомат и передернул затвор.

Красное марево перед глазами гнило расползлось, в прорехе, образовавшейся в огненном пространстве, медленно проплыла неуклюжая фигура — облегчившийся Ованес возвращался на свой пост. Заняв позицию у ворот, он спросил у Гимназиста:

— Ну как?

— Лучше всех, гражданин начальник! Осмелюсь доложить — происшествий не было!

— А это кто? — Ованес круто развернулся и ткнул пальцем в тень кустов, где стоял Шатков. У Ованеса было острое зрение ночной птицы, и он заметил Шаткова, притаившегося в кустах.

— Как кто, дарагой? Ты развэ не знаешь? — воскликнул Гимназист с кавказским акцентом, вскинул возмущенно руки и рубанул ими Ованеса в низ шеи. Ованес кулем свалился Гимназисту под ноги. — Вот кто, — сказал Гимназист и удовлетворенно добавил: — Кое-что и мы можем. Пошли, Шатков, к дому. Ты правой стороной иди, я — левой.

— Чего это ты с ним так круто? — спросил Шатков.

— Чтоб глупых вопросов не задавал. — Гимназист по-мальчишечьи шмыгнул носом. — А вообще, честно говоря, для перестраховки. Мало ли что… На всякий случай.

Справа находился закуток Адмирала. Из закутка доносилась тихая печальная музыка, так любимая Адмиралом — у него, похоже, была целая фонотека такой музыки — старой, классической, и современной, ненавязчивой, без крика, без металлического треска, стуков и безобразного визга, силой своей напоминавшего самолетный рев, — да еще кропотал, что-то возмущенно бубня, Ваня — полуптица-полузверь. Наверное, опять повздорил с подругой, теперь переживает…

Остановившись у куста акатника, Шатков глянул во двор: нет ли где Адмирала? Адмирала не было, и Шатков с облегчением вздохнул — не хотелось, чтобы Лев Семенович Петряков увидел его, да и вообще Герой Советского Союза — лишний здесь человек, случайно попавший в преступное николаевское окружение — слу-чай-но, — занимается Адмирал музыкой и индоутками, и пусть себе занимается! Шатков закусил зубами нижнюю одеревеневшую губу, пересек освещенное фонарями пространство — сам подступ к дому, оказался у одной стороны крыльца, Гимназист одновременно с ним — у другой.

Гимназист потыкал пальцем в сторону крыльца, потом стукнул себя кулаком в грудь — показал, что он идет первым, на секунду замер — у него окаменело лицо, в подглазьях высветлилась и постарела кожа, рукой он провел по воздуху ровную линию, привычно пошевелил пальцами и, словно бы придумав что-то важное, неожиданно рассмеялся:

— А я-то, дур-рак, я-то чего делаю? И от кого, скажи, мы прячемся?

Не таясь, он поднялся на крыльцо, сделал знак Шаткову, приглашая следовать за ним, в вестибюле потопал ногами, вытирая о половик подошвы, и громко объявил:

— А вот и мы! Прибыли!

Охранник, сидевший в вестибюле, угрюмо глянул на Гимназиста, скрипнул креслом, подтягивая к себе ноги и пружинисто вскочил. В руке у него оказался пистолет — он быстро и ловко выхватил его из-под куртки.

— Ну и что, что прибыли? И кто это вы?

— Ты чего, очумел? — дрогнувшим голосом спросил Гимназист. — Разве ты меня не знаешь?

— Нет?

— И Людоед тебе ничего не сказал?

«Людоед уже никогда никому ничего не скажет, — невольно подумал Шатков. Чтобы прогнать муть из головы, снова покусал нижнюю губу. Боль отрезвляла его. — Отговорился Людоед. Все!»

— Нет!

Охранник, как и Ованес, был из новых — также, кажется, из карабахцев — только в отличие от Ованеса — недоверчивый, с сутулой напряженной спиной и большими лопатками. Гимназист чуть отойдя в сторону, развернул его так, чтобы охранник подставил Шаткову спину. Гимназист придвинулся еще чуть-чуть, и охранник заорал на него так, что у него напрягся и сделался алым затылок:

— Наза-ад!

— Ты чего орешь? Чего орешь? — спокойно спросил Гимназист.

Казалось бы, его спокойствие должно было отрезвить охранника, но оно не отрезвило — на алом затылке образовались неприятные складки, он набычился, становясь похожим на адмиральского уткоиндюка Ваню, выпятил грудь и втянул голову в плечи.

— Не дозволено никого впускать. Наза-ад! Сейчас стрельну!

— Ты хоть бы говорить правильно научился, парень! Не «стрельну», а «выстрелю». Стреляй, коли у тебя совести нет, в товарища