Гимназист — свой, это не укладывалось пока у него в голове, но преодолел сам себя и побежал к Гимназисту.

Когда до того оставалось метров двадцать, Гимназист вдруг ткнул стволом автомата перед собой. Ствол окрасился цветными огнями. Струя пуль невольно обдала жаром Шаткова, он невольно затормозил, присел. От неосторожного движения плечо вновь пробила боль, Шатков застонал.

— Быстрее! — криком подогнал его из-за скалы Гимназист. Шатков оглянулся, увидел, что на ярком фоне пламени приплясывают две черные фигуры — за ними бежали охранники Николаева. Шатков приподнялся, метнулся в сторону, прижался к краю дорожки — он мешал Гимназисту стрелять. Гимназист вновь ударил по преследователям очередью, промахнулся, выматерился — голос у него истончился, сделался раздраженным, он еще раз дал очередь, стрелял до тех пор, пока в рожке не кончились патроны, вскричал торжествующе, зло — в этот раз он свалил одного из преследователей, азартно ткнул рукой в сторону пожара.

— Ты знаешь, кого я завалил? Семерку! Такая мразь была…

Шатков пробежал мимо Гимназиста, присел за камнем, чтобы отдышаться, — ему неожиданно захотелось спросить у Гимназиста, за что того прозвали Глобусом, а самого Шаткова Пуговицей, но было не до расспросов, рану на плече снова начало припекать — видать, под тампоны попал пот, да и действие обезболивающих таблеток кончалось. Шатков поморщился и сделал Гимназисту знак — уходи! Тот поменял рожок в автомате и, заведенный, потный, азартный, выругался. Потыкал пальцем себе за спину, в темноту:

— Иди не останавливаясь дальше! Иди, я прикрываю! — Снова дал очередь, на этот раз короткую, кусающе-злую, — в новом рожке оказались зеленые трассирующие пули, хорошо видимые на ярком красноватом пламени горящих машин. Гимназист подвел зеленую струю к бегущей фигурке, но преследователь оказался ловчее Гимназиста, на ходу прыгнул за камень, укрылся. Зеленая строчка выщербила у камня угол, разлетелась во все стороны ярким сеевом.

— Экономь патроны, «сосед»! — прокричал Шатков Гимназисту, тот слов не разобрал, но понял, о чем кричал Шатков, перестал стрелять. Шатков перевел дыхание, поморщился от боли в плече. — Боезапас экономь, говорю!

— Плевать, через пять минут мы совсем отстреляемся!

— А в городе? Если понадобится отбиваться, из чего там будем стрелять? Из пальца?

— В городе стрелять не придется, в городе нам помогут.

— Кто? Дедушка Мичурин?

— Да, коллеги по марксизму-ленинизму! Во, гад, из схоронки высовывается, ничего не боится. — Гимназист дал короткую очередь по камню, за которым прятался николаевский охранник, напрягся лицом, зубы у него обнажились, вид у Гимназиста сделался хищным. — Совсем обнаглел дядя. Сразу видно, марксизм-ленинизм никогда не изучал.

Из-за камня в ответ также вымахнула свинцовая струя. Гимназист проворно нырнул в тень — у него оказалась великолепная реакция, много лучше, чем у Шаткова, и Шатков позавидовал ему. Гимназист прижался к срезу скалы и вытянулся в струнку, становясь совсем плоским, затем задрал голову, прокричал пугающе зычно:

— Не балуй!

— Кому кричишь? Звездам?

— Кому надо, тому и кричу. Тьфу! Я же сказал тебе, Шатков, уходи! Уходи дальше, я прикрываю!

— Моя очередь прикрывать.

— Уходи, кому сказали! Я все-таки старше тебя! Почему не подчиняешься приказу старших по званию?

— Мы, Глобус, проходим по разным ведомствам.

— У меня есть фамилия.

— Твоя очередь уходить. Уходи, я прикрываю!

— Уходи ты, Шатков! Ты — раненый!

Охранник, сидевший за камнем, высунулся снова, послал в них трассирующую строчку. Со стороны это напоминало некую игру: яркие нити трассеров — праздничное украшение неба, колышущиеся языки пламени, резкие звуки, а с другой — съемку приключенческого фильма, где кровь отпускается в розлив цистернами, бидонами, декалитрами, как молоко из-под стада породистых коров, и несть ей числа. Если бы не слабый жар, исходящий от пылающих грузовиков, не боль в плече, не злой холод, поселившийся в Шаткове, тоже схожий с болью, — наверное, так оно и было бы. Все происходящее можно было бы считать сном, нереальностью, одурью, чем угодно, но только не боем.

А это был бой. Схватка, происходившая где угодно — в Австралии, в Америке, в Испании, в Австрии, но только не у нас. Мы только в последнее время начали верить в то, что и у нас могут происходить такие же кровавые разборки, как где-нибудь в Нью-Йорке или в Чикаго. Шатков зло сплюнул на землю и ответил охраннику также очередью.

Автомат плясал в руке, держать его было трудно.

Трассер — удобная, конечно, штука, по нему можно сделать поправку, но настолько же и неудобная — выдает место, откуда стреляют. Трассер — это очень точная наводка.

Кто-то из людей Николаева взобрался на взгорбок, ударил из автомата оттуда.

— Этого еще не хватало… — Шатков выругался. — Изобретательная, конечно, сволочь, но не настолько, чтобы достать нас.

— Ну что, будем на пальцах кидать, кто первым уходит, а кто вторым? — Гимназист, вторя Шаткову, также выругался.

Шатков, вытащив пакет из кармана, проглотил еще две обезболивающие таблетки и, кивнув Гимназисту, — спорить с ним было все равно бесполезно, — трусцой, оберегая плечо, побежал по дороге вниз, ко второму изгибу. Пламя отсюда тоже было видно, но выглядело уже совсем иным — тусклым, холодным, да и сам пожар, кажется, начал униматься, как только он уймется совсем, из пещеры выйдет заблокированный Николаев с остатками своей охраны и кинется вслед за Шатковым, за Гимназистом. Кинуться-то кинется, да только догонит ли?

Гимназист, дав еще одну, прощальную очередь из автомата, устремился следом за Шатковым.

— Потапов, нам недалеко, — хрипло, ощутив неожиданную слабость, прокричал Шатков Гимназисту, — полкилометра примерно. Я на уазике. Все, считай, ушли. В темноте они с нами все равно ничего не сделают.

— Правильно! — У второго изгиба дороги, откуда был виден пожар, Гимназист, высмотрев кого-то в просвет, опять дал короткую очередь.

— Пикколо! Мы их малость «пикколо!» Ты знаешь, что такое «пикколо»? В переводе с итальянского, а?

— Нет.

— «Пикколо» — это «немножко». Вот мы им сейчас и сделаем еще чуть-чуть «пикколо». Пикколо! — Гимназист выстрелил в просвет коротенькой булькающей очередью, выдернул рожок, швырнул его на землю. К Шаткову подбежал с незаряженным автоматом, держа его за цевье, споткнулся, перепрыгнул через выбоину, спросил у Шаткова: — Запасные рожки у тебя есть?

— Три штуки!

— Гони один сюда!

Глава десятая

Дорога громыхала под уазиком, плевалась камнями, машину с крышей накрывало пылью, и тогда они двигались вслепую, надо было включать свет, но Гимназист, сидевший за рулем, не включал его — боялся, что постовые, вырубленные Шатковым, могут очухаться раньше положенного времени и достойно их встретить.

Шатков сидел рядом с Гимназистом, нарастала боль в плече — надо было снова глотать таблетки, их действие опять прошло, боль гнездилась не в плече, нет — она уже уползла в само