тело, растворилась там и теперь возникала то в одном месте, то в другом. Она уже была везде… Шатков корчился, пытаясь ее унять, но в грохочущем, будто танк, тряском уазике она не утихнет. И глотай таблетки не глотай — ничего уже не поможет.

— Бог терпел и нам велел, — философски изрек Гимназист, вращая тяжелую неповоротливую баранку, и с досадой стукнул по ней. — Тяжелее, чем у трактора! — Стукнул снова. — Надо десяток лошадиных сил иметь, чтобы вращать его, либо дополнительный движок ставить. Специально для руля. Терпи, Шатков! Хочешь, я тебе обезболивающий укол сделаю?

— Пока не надо. Если совсем будет невмоготу — тогда сделаешь.

— Меня тоже однажды ранило в плечо. На Дальнем Востоке. Там золото хотели вывезти по льду на Аляску, пришлось вступить в единоборство, — слово «единоборство» Гимназист произнес с особым смаком. — Пуля пробила мне плечо… До конца жизни не забуду той боли… Ох и боль!

Мимо одного, вырубленного Шатковым постового они пронеслись, даже не затормозив. Гимназист, наоборот, прибавил скорость и шел, не разбирая дороги в темноте — глаза у него были, как у кошки, ночью Гимназист видел не хуже, чем днем. На свету у второго поста притормозили специально, машина по макушку погрузилась в густую пыль, Гимназист проворно выметнулся из уазика, стукнул ногой в плетеную будку:

— Есть тут кто-нибудь? — Усмехнулся. — В кошелке пусто?

— Охрана продолжает отдыхать. Там вон ищи, там, — Шатков потыкал рукой в темноту, — левее возьми!

Но Гимназист уже сам увидел лежавшего без движения охранника, подошел к нему, восхищенно покачал головой:

— Хорошо вырубил! Научил бы паре приемчиков!

— Если будем живы. — Шатков поморщился недовольно: что-то потянуло Гимназиста в болтовню.

— За науку поставлю коньяк, — объявил Гимназист, — за каждый прием по бутылке.

— Мало.

— А если будет много — рожа не треснет? — Гимназист засмеялся.

— Рожа может треснуть только от избытка варенья. — Шатков откашлялся, выбил из горла твердый спекшийся комок, имевший вкус пыли, провел рукою по лбу, проверяя, есть у него температура или нет: ладонь была противно мокрой, липкой. Шаткову сделалось неприятно — он слабел.

— От избытка варенья слипаются задние половинки.

— У кого как. У одних половинки, у других — четвертушки… — Шатков не договорил, умолк.

— Все равно у тебя есть возможность хорошо заработать. Коньяк — штука дорогая.

— Э-э-э! Все это — словесная матата, пыль! — раздраженно проговорил Шатков и в следующий миг неожиданно понял: этой пустой болтовней Гимназист отвлекает его от раны, от боли, и ему сделалось неудобно перед Гимназистом. Пробормотал, винясь: — Извини!

— Тихо! — Гимназист предупреждающе поднял руку. — Как ты тут справляешься со своими проводками? Заглуши мотор!

Шатков потянулся к проводкам зажигания, разнял их, уазик загнанно всхрипнул, словно жук, свалившийся с дерева на землю, и умолк.

Гимназист сделал охотничью стойку, покрутил головой, настороженно глянул на Шаткова.

— Что, стука копыт не слышно? — спросил тот.

— Показалось, что мотор гудел. Николаев ведь бестия хитрая, в кустах мог и бэтээр спрятать.

— Если бы у него был бэтээр, он бы давно его выдвинул на переднюю позицию, чтобы раздавить нас. Нет у него бронетранспортера.

— Значит, у меня галлюцинации. Глюки.

— Глюки есть у каждого человека.

— Спасибо, утешил! А пулемет у этого мужичка нигде не запрятан? — Гимназист шевельнул охранника ногой.

— Может быть, и запрятан, да только нам его не отыскать. Эти простодырые сельские мужички умеют все очень здорово прятать.

— Ясное дело. На своих бабах натренировались.

— Умеют даже водку в кастрюле с супом прятать. Можно, конечно, поискать, но времени мы на это потратим… М-м-м! — Шатков не выдержал, поморщился: плечо его допекало.

Гимназист это почувствовал.

— Ладно, поехали дальше. Чем раньше попадем в город — тем дольше проживем. Жаль, что ничем не удалось поживиться!

— Автоматы есть — достаточно. А насчет того, что чем раньше — тем дольше, это ты хорошо сказал, — голос у Шаткова уже изменился — он слабел. Как-то сразу, одним махом слишком многое принял на себя: и бой, и ранение, и драку, внутри у него что-то засипело, будто Шаткову пробили грудь и в кровоточащий пробой вместе с черными ошметками вытекал этот страшноватый дырявый звук — ни на что не похожее сипение. Шатков задержал в себе дыхание, — не помогло: в груди все равно сипело.

— Чем раньше сядешь — тем раньше выйдешь. — Гимназист ловко, будто птица запрыгнул в кабину, сцепил проводки зажигания (подсмотрел фокус у Шаткова), завел мотор и с места дал газ.

Под днищем машины защелкала галька.

— Машину тебе кто одолжил? — спросил Гимназист.

— Разве не видишь? В «канарейках» юные дзержинцы пока еще не раскатывают.

— Неужто милиция?

— Она, — неохотно отозвался Шатков.

— Сами пригнали, добровольно? В порядке оказания братской помощи?

— Как же, от них дождешься!

— Все ясно. — Гимназист рассмеялся. — Не то ведь мне по дороге надо сообразить: прятаться от народа с милицейскими портупеями или не прятаться?

Минут через двадцать они были в городе. Осенние улицы были освещены еле-еле. Шатков нехорошо удивился — до чего же непригляден, сер, недобр южный город. В первый раз он его видел таким, раньше город был совершенно иным, светлых, ласкающих глаз красок было больше.

Машину они оставили недалеко от того места, где Шатков взял ее.

— Надеюсь, хозяина кондратий не хватит, когда он увидит, сколько бензина мы сожгли. — Гимназист, держа автомат в руке наперевес, поспешно зашагал прочь от уазика.

Шатков в продырявленной, испачканной кровью куртке, с рожками, прицепленными к поясу, поспешил следом. Ему хотелось опереться на автомат, словно на посох, помочь самому себе — внутри продолжало раздаваться дырявое сипение, ноги дрожали, но на автомат не обопрешься — не дубина. Он посмотрел на себя со стороны, невесело усмехнулся: ничего себе вид! Разбойник с большой дороги.

— А может, водителю надо было кинуть на сиденье деньги за бензин? — похмыкав, спросил Гимназист.

— Обойдется!

— Как будем действовать? План у тебя какой-нибудь есть?

— Нет.

— И у меня нет. Вот вояки! — по-мальчишески искренне восхитился Гимназист. — Да ладно, была не была… Идем к главному входу, — предложил Гимназист, как будто в усадьбу Николаева имелось несколько входов и выходов. Главным входом Гимназист называл ворота, у которых стоял охранник.

— Мне нельзя!

— Понял… Тогда я иду один, а ты прикорни в кустах на какой-нибудь ветке и жди сигнала.

— М-да, на ветке, — не удержался от ухмылки Шатков, — словно воробей! Птичка — божья душа! — он аккуратно огладил пальцами плечо — так иногда простыми движениями оттягивается боль, а с души снимается острая щенячья тоска. Конечно, было жаль себя, жаль пробитое плечо и безнадежно испорченную дорогую куртку, но еще более жаль было проигранную жизнь. Разве это не