и в этой юбке? В его церкви молодежь – даже девушки – приходили в джинсах и кроссовках, а платок повязывали только те, кто сам этого хотел. Как-то во время занятий по Библии, которые отец Виктор проводил каждое воскресенье для всех желающих, его спросили о том, почему он не считает ношение платка обязательным атрибутом в церкви. Отец Виктор рассмеялся и ответил еврейским анекдотом: «Однажды такой же вопрос задали прихожане раввину: – Ребе, где в Торе указано, что мужчины должны носить на голове головные уборы? – Раввин достал Тору и начал читать: «И вышел Моисей к своему народу…» Потом закрыл Тору, считая, что ответил на вопрос. – «Реббе, но там ничего не сказано про кипу на голове!» – «Вы с ума сошли, евреи, как же не сказано? Неужели Моисей вышел к своему народу без кипы?» – Вот так и ответ на ваш вопрос. Покажите мне место в Евангелии, где Христос говорит о том, что женщины должны приходить в храм с покрытой головой, – продолжал отец Виктор уже серьезно. – Сторонники строгих правил обычно ссылаются на 1-е Послание Павла к коринфянам. Но то Павел, у которого были свои резоны поднимать этот вопрос в городе со слишком уж свободными правилами поведения и засильем среди женского населения портовых проституток, и сам Спаситель, призывающий ставить вопросы веры во главе человеческого существования, а все остальное – даже освещенное традициями – подчинить этой главной цели. «Не человек для субботы, а суббота для человека», – вот был его принцип, совершенно не сочетающийся с основами старой морали. «Марфа, Марфа, не о том печешься!» – сетовал он сестре Марии, имея в виду, что никчемные хлопоты, в том числе и ритуалы, не должны заслонять главное в христианстве – вопрос веры. Так что, братья и сестры, «дресс-кодом» нашего прихода будет простое правило: не оскорблять своим внешним видом других верующих нашего прихода. Я не буду сражаться ни с девушками в джинсах, ни с юношами с серьгами в ушах, если они пришли в нашу церковь с искренним желанием обрести веру.

Да, не случайно отец Виктор был в патриархии на плохом счету и все время получал нарекания и подвергался наказаниям. За один только такой анекдотец у него могли отобрать приход. Слава Богу, пока паства была абсолютно сплоченной вокруг него, но всегда может найтись Иуда, который и без серебреников продаст пастыря.

Вы с мамой святые люди! – звучали слова Машеньки. Что она скажет, если он подаст на развод? Но так дальше жить было тоже невозможно.

– Какая славная девочка! И какое недетское отношение к вере! Мне необходимо или поближе с ними познакомиться, или просто понаблюдать за ними, может, еще что-то важное для себя пойму или услышу, – думал Вадим, выходя из храма. Он со стыдом вспоминал свою дочь – Машенькину ровесницу, вечно хлюпающую простуженным носом, с отсутствующим взглядом, всегда унылую девицу в вязаной чепчиком шапочке с надставленными к детсадовской шубе новыми рукавами, не успевающими за ростом ее непропорциональных рук. «Ну, чем ты сегодня занималась?» – задавал он ей дежурный вопрос во время вынужденных отцовских посещений по воскресеньям. – «Уроки учила», – так же без энтузиазма отвечала девочка, мечтавшая о скорейшем завершении обязательной педагогической прогулки, когда можно будет неограниченно залезть с телефоном в ванную и, согреваясь от мороза, посплетничать с подружками «об этом».

– А ты хотел бы, чтобы твоя дочь ходила в куртках-ветровках, посещала христианские семинары, да еще своим локоном на тоненькой шейке отвлекала других верующих от благочестивых мыслей? – спрашивал он сам себя. Вряд ли. Хотя какое-то взросление ей необходимо, а то этот инфантилизм, да еще советского покроя, был невыносим для него как для отца. – Приеду в Москву, обязательно познакомлю девочек.

Его мысли еще продолжала занимать встреча с Машенькой, ногами же он удалялся в противоположном от их временного местопребывания направлении – на встречу с отцом Михаилом, священником здешней православной церкви, чтобы передать ему привет от пославшего его в Прагу своего духовника. Отец Виктор в годы своей учебы в Европе подружился с отцом Михаилом и был очень высокого мнения об его невероятной осведомленности не только в тонкостях теологии, но и в русской истории, а больше всего – в вопросах литературоведения.

Вадим простоял всю вечернюю службу, а потом подошел представиться. Отец Михаил пригласил его на общую трапезу при церкви, а потом отвел к себе домой для продолжения знакомства.

– Очень рад с вами познакомится, да и от отца Виктора добрую весточку получить, великого ума человек, тонкий психолог и один из лучших виданных мною на веку священников, как говорится, пастырь по призванию! Таких во все времена было очень мало. Да что там говорить! А вот мы с вами, Вадим, почти коллеги. Я ведь до того, как священником стать, был профессором в университете, специализировался по Достоевскому. Интересно, что вы, набоковед, приехали в Прагу, это для Владимира Владимировича был непростой город, его он запомнил надолго. Мало того, что здесь после убийства мужа жила его мать со своими младшими детьми. Сюда же из Берлина рванула и его жена, Вера Евсеевна, узнав, что у Набокова во Франции случилась интрижка. То ли она приехла, чтобы просить советов у свекрови, то ли по еще какой-то причине, но этим она выманила мужа приехать из Франции для объяснения. Поговаривали, что она даже готова была принять православие, если нужно, лишь бы вернуть мужа. Дальше началось соревнование в благородстве – она уговаривала его развестись, а он, потрясенный, что его еврейская жена была готова откреститься от веры отцов, плакал и просил прощения. Он ехал сюда, чтобы просить развод, а в результате хорошо подготовленных, продуманных действий со стороны Веры остался с нею на всю жизнь. Этот город у него в творчестве запечатлен в «Отчаянии», здесь сходит с ума его герой Герман, задумавший убийство своего якобы двойника, который на самом деле таковым не являлся. Я полагаю, что этим двойником для Набокова в Праге был он сам, себя – вернее, свою любовь, он и убил здесь, а дальше стал просто «зомби» Веры Евсеевны.

Вы ведь обратите внимание, как он жен в большинстве своих романах ненавидит, все они у него подлые, и некоторых даже за это убить приходится. Я, как специалист по Достоевскому и его криминальному чтиву, полагаю, что и самому Набокову в тот непростой момент его единственной страсти на стороне было бы легче убить жену, чем уйти от нее. Я уверен, что вам, как специалисту по Набокову, известны обстоятельства его семейной жизни? Как он встретил свою Верочку «средь шумного бала, случайно, в потоке людской суеты» под маской волка? Как этот романтический юноша, ненавидящий политику и все, что с ней связано, искал для себя уход от агрессивного мира в поэзию, бабочек, прикрываясь своей маской холодного насмешника, циника и Верочкиной маской волка? Как, женившись на еврейке, он стал яростным гонителем антисемитов? Про него рассказывали бытовой анекдот, как где-то – не то в Швейцарии, не то в Америке – он долго работал над хозяином маленького ресторанчика, рассказывая ему об ужасах Холокоста и неприличности антисемитизма в особенности после второй мировой войны, а потом как-то раз в присутствии этого же хозяина начал рассказывать об Андрэ Жиде, чем возмутил уже перерожденного антисемита, считавшего, что в его присутствии Набоков употребил непристойное выражение. Как, будучи маменькиным сынком, первенцем, он прекратил поддерживать близкие отношения с любимой матерью, после того, как она не смогла полностью принять его неправославную жену, и практически лишил ее внука? Его когда-то очень богатая мать прожила остаток своих дней в Праге в доме под названием «У трех жуликов» и даже не смогла получить от своего любимого сына последних почестей. Даже тогда, когда Набоков уже жил в Швейцарии и был очень обеспеченным человеком, он так ни разу и не навестил ее могилы. Добрые голубые глаза его Верочки, недавно воспетые вашим уехавшим на Запад поэтом Бродским, умели скрываться за маской волка, когда речь шла об ее с Владимиром Владимировичем семье, и тогда уж