– То есть мама маминой бабушки по материнской линии. Мама же говорила: прабабушка выросла в нашей деревне, но её увезли маленькой, потому что произошёл несчастный случай… А потом в тот дом они с папой вернулись, перестроили его. Но был ещё дом, где жила прабабкина сестра. Прапрабабкина, то есть. У той не было детей. Короче, вы поняли?

– Смутно… – пробормотала Ксюша. – Я, кажется, видела ту сестру среди духов предков. Она говорила о детях… Что с ней случилось?

– Не знаю, – ответила Надя. – Просто умерла, наверное. А вот наша бабка Пелагея живёт в её доме. Живёт в двух мирах, потому что однажды совершила обряд. Мы с Лёшей его видели в камне. Наша прабабушка, совсем маленькая, держала в руках куклу Милу. Помнишь её, Ксюш?

Ксюша кивнула, а Марьяна спросила:

– И как ты до всего этого дошла?

– Пока крупу перебирала, – ответила Надя, – всё думала, кто кем кому приходится. Что Пелагея из нашего рода, догадалась ещё в пещере, да и Лёша смекнул, но я тогда подумала: не может быть.

– Но… Это… Ничего себе! – Янина запустила руку в волосы. Как они, оказывается, спутались, да и водоросли вплелись – точь-в-точь русалочьи космы!

– В смысле, как так?.. Она живёт с нами рядом, а мы не знаем… А мама, интересно, знает?

– Не думаю, – ответила Марьяна, – иначе рассказала бы. Хотя… от такой истории могла нас оберегать.

– А я слышала, – вмешалась Ксюша, – что мама ходила к ней, когда только замуж вышла, когда нас ещё не было. Вот не помню, от кого слышала и по какому поводу ходила. Вроде речь шла о целительстве, с чем-то Пелагея маме тогда помогла…

– Ну, могла ходить как к знахарке и не знать, что она родственница, – предположила Янина.

Надя пожала плечами, а Ксюша сказала:

– Погодите, выходит бабка своих правнуков подтолкнула спуститься в мир Нави. Не удивлюсь тогда, что если мама и знала, то оберегала нас от неё.

– Может, – кивнула Янина. – Но в чём смысл-то? В плане… Что вообще происходит?

– А тебе птица Алконост об этом не спела? – нервно усмехнулась Ксюша. – А то мировое яйцо, творение и разрушение… Лучше б сказала, что мы тут делаем.

Янина закрыла глаза и повторила:

– Довелось тебе повстречать свой рок… Не сойдут с пути сёстры мои… Так она пела.

– А, ну тогда всё ясно, – заключила Надя.

– А ещё, где же наш Лёша, девочки? – с тревогой напомнила Марьяна. – Говорите, Дивья та была проводницей? Так почему не довела его? Он ведь один с ней остался…

– Потому и нет его здесь, – зло отрезала Надя. – Куда-то не туда она его довела, разве не ясно?

– Унесли братца гуси-лебеди… – прошептала Ксюша и встряхнула головой, изумившись собственным словам.

– Так нам его теперь, что ли, искать? – удивилась Янина.

– А не в том ли и смысл? – прищурилась Марьяна. – Помните сказку, которую нам мама рассказывала? Четыре сестры…

– Одна холодна, – бодро продолжила Надя, – вторая своенравна, третья легкомысленна, а у четвёртой в руках всё в прах превращается… Как же, помню. Прятали брата, но место его было в тёмном мире. Туда и вернулся, как срок пришёл.

– Так что же это?.. – Янина понизила голос. – Всё не так, как нам казалось?

Марьяна покачала головой, и руки сами потянулись к кружеву, которое стало для неё якорем в обители покоя и безопасности.

Тёмный бархат расстелился по небу, заиграл в лунном свете оттенками синего, фиолетового. Раскрылись крылья, сопротивляясь воздуху, блеснули острые когти. Вещая птица села на ветвь над водой и наклонилась к реке. Тёмные воды отразили бледный лоб, украшенный золотой тиарой, румяные щёки и губы цвета спелой рябины. Бусы тяжёлой гроздью тянули вниз, вот уже с одной бусиной заигралось течение…

Птица нырнула в омут, а там, на глубине бездны снова взмахнула огромными крыльями. Её сапфировый взгляд встретился с чёрным и бездумным китовым. Ловко проскользнув меж стаек мерцающих рыб, которые беззаботно стремились в огромную пасть, птица вырвалась из океана. Наконец, вдохнула любимый запах лесных трав – нетронутый, без примеси сладко-горячего духа жизни, которым была пропитана Явь. В Нави запахи, звуки, цвета только зарождались, наслаждались самими собой, не смешивались друг с другом. Каждый – отдельный мир, который потом попадёт в Явь и растворится в глупой суете, но зато станет для горячих сердец вестником цветения и увядания, любви и разлуки, вялой сытости и утренней свежести. Ох, и заиграла улыбка на печальном лице Сирин, когда поняла, что не слыхать в лесу ни звука чужеродного, ни духа живого… Как слились четыре девицы с непроявленной темнотой, срослись с корнями своими глубокими! Непросты девицы, ох непросты.

Стальные когти обхватили крепкую ветвь, ряды бус улеглись на округлой груди. Собрала птица все знаки, паутинками плывущие от листа к листу, все приметы будущего, невидимые простому глазу. Собрала и запела:

– Ой, как высыхали да поутру

Слёзы горькие,

Ой, как забывало да тужбу

Сердце стойкое.

Дурманили травы, в лесной тиши

Скрыто вечное.

Ой, как босая да по траве

Шла беспечная.

В подол льняной

Цветы собирала,

Тело младое

В ручье омывала,

Отвар варила,

Семь дней ждала.

Дверь не отворила

В ночь тёмную.

Ой, как поутру

Да ожила.

Голос растворился в ветвях, рассеялся над травой – рассеялась и сама птица. Сколько силы несла песнь, столько и она теряла. С каждой песней умирала птица, отдавая себя всю. Но по законам, не ею придуманным, всякий раз с мучительным усилием возрождалась вновь. А затем, расправив крылья, взлетала, чтобы собрать по крупицам, песчинкам, отблескам новую песнь.

Случился тот миг тишины, когда каждая уже сказала, что хотела, а новые слова пока не нашлись. Сёстры погрузились в свои мысли на пару мгновений, но скоро заметили, что тишина смыкается вокруг них слишком плотно – ни шороха, ни стука, ни скрипа. По телу разлился жар предчувствия, сердце сжалось. Тогда и окутала их сонным маревом песнь птицы Сирин. Когда она стихла и вернулись звуки леса, на губах остался привкус неизбывной тоски.

– Она, – еле слышно произнесла Надя, – снова пела для нас.

– Как будто в мире нет ни солнца, ни летних дней, – поёжилась Янина, – такое у меня впечатление от её голоса.

– А мне он кажется прекраснее всего на свете, – призналась Марьяна.

– Не удивительно, – усмехнулась Янина.

– А слова-то расслышали? – встревожилась Ксюша. – А то я снова ничего не могу вспомнить.

Три сестры посмотрели на Надю, и та,