Ксюша кивнула понимающе, а Надя пожала плечами. Она давно поняла, что в вопросах отношений сильно отстала: это была единственная тема, по которой ей нечего было сказать.

Небо над их головами давно застыло, рыбы сомкнули глаза, а киты казались огромными глыбами серебра. Когда эти глыбы снова ожили, а пёстрые стайки поплыли, разгоняя мутную воду, корзины уже были наполнены, и сёстры молча – кажется, всё обсудили и устали – вернулись в дом, к которому уже немного привыкли.

Вечером делали свечи, вспоминали былое и думали, где же искать Лёшу, а ночью Марьяна не проспала и часа, как раздался знакомый треск за окном. В этот раз она не ждала – сразу укуталась в тёплую шаль и ступила за порог.

– Что же случилось с тобой, любимый?.. – спросила она непроглядную тьму.

Он притаился: голос застал его врасплох.

– Выйди, пожалуйста. Я не испугаюсь.

Тишина. Только когда она попросила во второй раз, он шагнул к ней из темноты. Марьяна оказалась готовой меньше, чем ожидала. Захотелось сбежать и спрятаться, но однажды она уже сбежала – и вот что из этого вышло. А ведь он её муж.

Она хотела назвать его по имени, но не смогла. Погладила грубую шерсть, тяжёлая лапа легла ей на голову, прижала к медвежьей груди. Марьяна не боялась, что он причинит вред, больше – что увидит мольбу в звериных глазах. Но когда поняла, что он пришёл не за помощью, успокоилась. Он здесь, а выход найдёт сам – как смог сам, несмотря ни на что, найти её.

Они долго простояли так, не шевелясь, удивляясь и понемногу принимая произошедшее, а потом Марьяна вернулась в постель и впервые сладко и счастливо уснула. Не рассказывать сёстрам, не просить лесовиков о помощи – так она решила сразу, как только поняла, что за медведь повстречался Ксюше.

Утром Агафья явилась с кистью и краской и принялась подновлять узоры на стенах, да так разошлась, что влезла на несколько стульев и стала рисовать новые вензеля и пару уточек. Надя пристала к ней с просьбой обучить её росписи.

– Да нет у меня времени! Ну ладно, давай быстро. Вот, мазок отсюда…

Марьяна покачала головой: только ради Нади лесовая это дело затеяла, но ни за что не признается.

Ксюша с серьёзным видом осматривала подсыхающие цветы – успеют ли к сроку? Янина решила прогуляться.

– Эй, ты же не в деревне, – напомнила ей Ксюша. – Ты в мире Нави, здесь нельзя просто так гулять.

– Почему?

– Потому что… – Ксюша задумалась. – Потому что здесь надо кого-то искать, или от кого-то бежать, или что-то преодолевать. Вот.

– Вечно ты усложняешь жизнь, – бросила ей Янина. – Ни одна вещая птица о таком не пела.

Не дожидаясь ответа, она распахнула дверь и вышла, а вместо неё явился тяжёлый сладкий запах, от которого комната тут же поплыла.

– Не нравится мне это, – тряся головой и сгоняя дурман, пробормотала Ксюша. Марьяна лишь взглянула на лесовика, свесившего ноги с лавки, и тот сразу спрыгнул:

– Я прослежу.

– Почему они нам так безоговорочно помогают? – удивлённо спросила Ксюша, когда Антип вышел и засеменил следом за Яниной.

– Думаю, – тихо ответила Марьяна, – у них такое предназначение. Просто живут здесь и, что могут, делают для тех, кто попадает к ним в гости. Чтут высшие силы, занимаются простыми делами и живут себе вот так веками.

– У них бы всем поучиться, – вздохнула Ксюша, наблюдая, как Надя под надзором Агафьи выводит лепестки. – Так ты считаешь, мы здесь не одни такие?

– Уверена, что нет, – ответила Марьяна. – Лес безграничен, у рукодельниц множество помощниц, только им ни к чему пересекаться, ведь за другим пришли. Но знаешь, я их чувствую, каждую ушедшую из мира Яви – кто с трепетом, осторожно, а кто резко, словно кинувшись в холодные морские волны. Каждую, севшую за тайную работу, за плетение кружева судьбы. Они все здесь, работают без всякой уверенности, что выйдет ладно, что душа найдёт ответы, а рука не дрогнет, доплетёт до конца.

– И что тёмный омут не поглотит их во время страшной ночи перед обрядом, – вмешалась Агафья.

– Какой ещё ночи? – испугалась Ксюша.

– Не знаю ничего, – опомнилась жена лесовика. – Я-то там не была. И не спрашивайте, ничего не скажу.

– Я не боюсь, – отозвалась Надя, – ведь мы вместе.

Янина вернулась только к вечеру, когда все уже начали волноваться. Оказалось, дурман усыпил её на поляне, а лесовик сидел и ждал, оберегая девушку от опасностей.

– Видите, всё со мной хорошо, – весело сказала растрёпанная сестра. – А это вам.

Узелок из её рук упал на стол, раскрылся и рассыпался янтарём.

Вскоре под крышей зашумели птицы, закричали птенцы, а за окном маленький клубок перьев полетел вниз, но в последний миг раскрыл крылья, забил ими торопливо и удержался в воздухе, стрельнув гордо алмазным глазом.

– Как это чудесно, – выдохнула Янина. – Птенец думал, что упадёт, но мы же знали, что удержится, природа у него такая. Мы знали, а он нет.

Надя вместе с сёстрами выглянула в окно. Ей показалось на миг, что с ветви слетела птица Гамаюн – но ведь Гамаюн сказал, ему здесь не место. Ещё одно видение. «Интересно, как выглядит его обитель?» – задумалась Надя, пытаясь вообразить Правь или, как её называют, Ирий. Если Навь настолько многообразна, что говорить о высшем мире?

Тяжёлый осколок аметиста ловил мерцание небесных рыб, которое ночной лес поглощал, как голодный зверь. Марьяна погладила неровности камня, прижала его к груди. Представила, как неуклюжие звериные лапы осторожно, чтобы не разбудить сестёр грохотом, ставят необычный подарок на крыльцо. Она тут же отбросила этот образ, заменив хоть и лживым, но более приятным: вот Андрей присаживается у двери, верхние пуговицы белой рубашки расстёгнуты; он откидывает чёлку со лба, ставит камень, проводит по нему тонкими пальцами – на безымянном золотое кольцо, ухмыляется довольно одним уголком рта, на щеке ямочка.

Густая, вязкая ночь снаружи. Никто не увидит и не узнает, если она снимет маску, если признается себе: «Приходи на моё крыльцо, приходи зверем – пусть будет страшно приблизиться, пусть будет неясно, где ты настоящий, а где колдовство, где я настоящая, а где колдовство. Я не невеста в белом платье, я множество историй и шрамов, нажитых за столетия. Давай посмотрим друг на друга и выйдем, взявшись за руки, такими, какие мы есть на самом деле, что бы это ни означало». Чувства бились в груди неистово, словно птица,