– Девочки? – в голосе Янины тоже послышалась печаль. – Я всё думаю: а что, если мы останемся здесь навсегда, забудем свет солнца, станем такими же духами, каких видела Ксюша? И родители нас больше не увидят. Или ещё что похуже случится. Ведь сколько здесь нечисти, злого, страшного…

На последней фразе она уже всхлипывала.

– Эй, ты чего? Ты уже дала отпор русалкам! – напомнила Ксюша. – Лично я рядом с тобой не боюсь даже медведей!

От этих слов вдруг расплакалась Марьяна, и остальные даже не знали, как её утешить, – просто смотрели, пока старшая сестра не утёрла, наконец, лицо полотенцем, что оказалось под рукой.

– Осталось и мне разреветься, – подытожила Ксюша, – сейчас придумаю повод. Так, мне тоже очень страшно. Но от этого не плачется. А, вот… Я целовалась с самим Лелем. Но тут тоже плакать не хочется, скорее…

– Что?! – Надя и Янина округлили глаза. Марьяна, всхлипнув, улыбнулась.

– Правда? – Янина смотрела недоверчиво. – Или ты нас специально дуришь?

– Правда, – ухмыльнулась Ксюша, – и предпочла бы провести время с ним, чем с вами, ревущими.

Вчетвером они расхохотались так, что к их дому никакая нечисть бы не подступилась. Зато из печи вывалилась Агафья. Жена лесовика бросила на лавку свёрток, в котором сёстры обнаружили расшитые платья. Они тут же сменили свою потрёпанную одежду на обновки. Умывание водой из ручья, крепкий чай, слёзы и смех, а потом новые наряды – и сёстры будто родились заново. Появилось столько сил, что казалось, взмахни рукой – и небесный океан прольётся. К платьям прилагался и список трав для обряда, но где Агафья всё это взяла и по чьему велению, так и осталось загадкой.

Ветер носится над горой Забвения, не помня, куда ему лететь, кружит неистово, рвёт капюшон с головы Мары, треплет серебряные волосы. Жива стоит напротив: в алом платье, рукава до пола, косы оплетают голову очельем. Вместе с ветром танцуют и вещие птицы: Сирин строгая, Гамаюн с весёлым нравом, Алконост гордая. А Рарог спит пока. Внутри горы плетётся кружево.

– Люблю этот лес, Мара, – говорит Жива. – Жаль, могу только издали смотреть. Знаю, что если войду – разрушится колдовство, дурман трав станет живительной росой, чёрные ночи разгорятся тысячей светляков.

– Не ходи, Жива, – отвечает Мара, – дай ночи положенное время, дай темноте и дурману своё место.

– А что Чернобог удумал? – спрашивает Жива.

– Пути Чернобога не разгадать, – отвечает Мара. – Покидает одну обитель, идёт в другую. Ничего с собой не берёт, не глянет даже на роскошные убранства. Гостем его быть – честь великая. Всё лишнее в его доме оставишь, выйдешь без груза.

– Без груза иль с сердцем пустым? – качает головой Жива.

Мара смотрит вдаль, машет птицам, ученицам своим улыбается грустно, да только те не видят.

– Ты ведь сердца залечиваешь, Жива, – говорит она. – Всё тебе принадлежит, всё по-твоему будет в мире Явьем.

– Всё по-моему, потому что я всему рада, – улыбается Жива. – Ну, пусть плетётся кружево, ни к чему отвлекать рукодельниц.

И уносит Мару птица Сирин, и уносит Живу Алконост. Да только шепчет Жива на ухо вещей птице, и птица опускается к самому лесу. Жива проводит рукой по верхушкам елей, золотит солнечным светом, взмахивает рукавом – самоцветы сыплет. Взмывают они с птицей Алконост и мчатся, светлые да счастливые, в самую Правь. Только Гамаюн не спешит за ними, всё кружит над чащей.

– В жизни не отличу горечавку от шалфея, – проворчала Янина, когда они вышли собирать цветы по списку.

– Я думала, горечавка – это птичка такая, – призналась Надя.

– Ты очень много думаешь, – раздражённо сказала Ксюша. Стоя посреди живописной поляны, она пыталась вспомнить все названия. – Гвоздика, алтей, турнера – это такие жёлтенькие, вы их точно не знаете, потом шлемник…

Янина прыснула.

– Что смешного? Шлемник фиолетовый. Как горечавка, только цветы маленькие и гроздьями вдоль стебелька, – объяснила Ксюша. – Потом солодка, гибискус… Ну, и горечавка. Семь цветов, только эти.

– Интересно, почему именно они? – спросила Янина.

У Нади, как обычно, появилась догадка:

– Ой, а вдруг это связано с планетами?

– Давайте просто соберём цветы, – отрезала Ксюша. – Их ещё высушить надо.

– Взялась за организацию, – шепнула Янина Наде и добавила громче: – Свадьбу-то тоже ты организовывала…

– Если б только я, а то ещё и прабабка вмешалась, – парировала Ксюша. Втроём они зашагали по густым и сочным травам, собирая цветы, которых здесь росло немыслимое множество. В привычном для них мире изобилие заключалось в вещах, зачастую ненужных и некрасивых.

– Ксюш, ну расскажи подробнее про Леля, – умоляла Янина.

– Чего ты хочешь? – отмахивалась Ксюша. – Это было мимолётно, между одной странной встречей с душами предков и следующей.

– То есть он просто поцеловал тебя – и всё? Вы даже не общались?

– Вот пристала. Ладно. Мы будто бы давно общались, весной, в лесу… Через ветер, через цветы. Поэтому я так хорошо их знаю. Это давняя влюблённость. Понимаешь?

– Нет, – призналась Янина.

– Да он же один из богов, – встряла Надя. – Вот это твоя турнера? А это алтей, верно?

– Да, – Ксюша умело срезала цветы.

– И что с того, что из богов? – Янина сосредоточилась на гибискусе, но темы менять не собиралась.

– А то, что он из мира Прави, который нам не постичь! Мы не осязаем его, можем только ощутить через тонкую красоту, – объяснила Надя. – Так что и поцелуй был тоже ненастоящий, правда ведь?

– Да нет, – Ксюша улыбнулась, – вполне такой настоящий. Всё, отстаньте. Ты, Янина, лучше сама расскажи, как в водопаде купалась.

– Водопад… – мечтательно протянула Янина. – На самом деле он опасен. Выводит тебя на такие мысли, светлые-светлые, всё становится ясным, лёгким… И тело будто растворяется, будто его совсем нет. А потом уходишь оттуда, и всё, что было привычным, кажется таким… Не знаю, как сказать. Грубым? Неприятным? Такая тоска берёт…

– Знаю, о чём ты, – уже серьёзно сказала Ксюша.

Они замолчали, но надолго Нади не хватило:

– Так, а Водяной?

– Что Водяной?

– Ну… Он какой? И вообще, он чуть не невестой тебя считает, а ты что об этом думаешь?

– Я? – Янина задумалась, а потом выдала: – А я знаю теперь, куда со свадьбы бежать, если что!

Когда отсмеялись, добавила:

– Если серьёзно, он, конечно, страшно сильный и страшно добрый. Ну, что красавчик, вы и сами в курсе, но он же… Ему лет столько, сколько этому миру. Мне не по себе. Или даже не так. Я не верю. Не верю, что могу с ним быть. Поэтому даже и не