– Не станут.

Разговоры эти утомляли и раздражали Сквозняка. Но он терпел.Захар был единственным в мире человеком, к которому он чувствовал если непривязанность, то детскую благодарность. На самом дне его души жило странноетеплое чувство, совсем слабенькое и чужое для его холодной сути. Ничего этаблагодарность в нем не меняла, и как только не станет Захара, погаснет и этопоследнее живое тепло.

С другими Захар оставался все тем же – жестким, не терпящимвозражений. На первом месте для него стоял незыблемый воровской закон, и каждыйнарушивший его заслуживал наказания.

На Монгола ему жаловались уже не раз. Многих он обидел.Однако Захар старого приятеля не трогал. Сам не мог ему простить многое, но нетрогал. Сквозняк знал единственную тайную причину: страх. Захар боялся Монгола,и в страхе этом было больше мистики и суеверия, чем логики. Впрочем, определеннаялогика тоже была.

– Я только подумаю, что пора его остановить, а он ужевыскочит из-под земли, как призрак, и замочит меня одним ударом, – сказалоднажды Захар Сквозняку, – однако остановить-то надо. Он ведь машина, нечеловек.

Не мог Монгол этого слышать. Не мог. Однако через несколькодней он возник перед Сквозняком, как всегда неожиданно, и сказал тихо:

– Разговор есть.

Сквозняк не удивился, когда услышал очередной приказ своегокривоногого хозяина. Он ждал этого. И уже знал, как поступит.

У Монгола была одна маленькая слабость. Он любил ритуалы,театральные эффекты. Он мог бы запросто все сделать сам, однако обратился кСквозняку. Ему хотелось красивого зрелища, хотелось кайфа от своей безграничнойвласти. Ну что ж, он получит свой кайф.

Сквозняк выдержал взгляд глаз-щелочек, он просто заставлялсебя в этот момент думать и чувствовать так, как надо Монголу. Он выдержал, иМонгол ничего не заподозрил до самого последнего момента.

В апреле Сквозняку исполнялся двадцать один год.

– Я хочу, чтобы мы втроем тихо посидели, – сказал он Захару.

– Третий – Монгол?

– Ну а кто же? Вспомним старые времена. Если будет погодахорошая, можно и на природу куда-нибудь, ты порыбачишь, костер разожжем. Ты желюбишь это дело.

– Хорошо, сынок. Как хочешь, так и будет. Двадцать один –английское совершеннолетие.

Погода была отличная. Машину вел сам Захар. Его скромнаякрепенькая «Нива» была хороша для подмосковных лесных дорог. Солнышко светило,птички пели. Сквозняк сидел рядом с Захаром, Монгол сзади. Всю дорогу Сквознякчувствовал затылком проклятый взгляд и далее думать не позволял себе о том, чтопроизойдет на самом деле всего лишь через полчаса.

Остановиться решили у маленькой заросшей реки. Вылезли измашины.

– Рыбка здесь вряд ли есть, однако место хорошее, – сказалЗахар.

– Давай, – шепнул Монгол одними губами. Захар стоял к нимспиной, сладко потягивался, похрустывая суставами.

– Воздух-то какой!

И в этот момент прозвучал сухой хлопок выстрела.

Монгол упал на траву, и глаза-щелочки уставились в яркоеапрельское небо. Сквозняк шагнул к нему и взглянул в эти страшные, всевидящиеглаза. Вот теперь ничего в них страшного не было. Захар наклонился и большойтолстопалой рукой в татуировках закрыл мертвые глаза-щелочки.

Они дотащили тело до реки и столкнули в воду.

– Не всплывет, – сказал Захар, отдуваясь, – речка илистая,как болото. Только кажется, что маленькая, мелкая… Не всплывет.

Они сели на траву. Захар закурил и сказал еле слышно:

– Спасибо, сынок.

– Ты знал? – спросил Сквозняк. – Ты знал, зачем мы едем?

– Да, – криво усмехнулся Захар, – только вот в выборе твоемне был уверен. Твой это был выбор, только твой, сынок. Спасибо…

Соня сидела на кухонном диване. Поверх ночной рубашки Веранакинула ей на плечи свою теплую вязаную кофту. Было около полуночи, за окномшел холодный дождь. Надежда Павловна давно отправилась спать, а Соня все сиделас Верой на кухне, пила третью чашку чая и ложиться не собиралась.

– Вот с родителями так не посидишь, не поговоришь. Мамавроде бы слушает, но я вижу по глазам: она о своем думает. А папа вообщеслушать не умеет, отвечает на все «Угу!». А с тобой уютно, ты в мои проблемывникаешь.

– Ох ты, бедненькая девочка, – Вера покачала головой, –любишь на родителей пожаловаться! Можно подумать, плохо тебе живется.

– Нет, я не говорю, что плохо. Просто мама моих школьныхпроблем не понимает. У нее на все один ответ: книжки надо читать, головойдумать и не тратить время на всякую гадость.

– Ну, в общем, это правильно, – улыбнулась Вера, – то, чтозакладывается в мозги в твоем возрасте, остается на всю жизнь. Действительно,жалко тратить время на ерунду.

– А если от гадости и ерунды никуда не денешься? – тяжеловздохнула Соня, – Знаешь, какие у нас сложные отношения в классе?

Вера догадывалась, что в школе у Сони все не просто. Девочкаучилась в той же английской спецшколе, которую заканчивали они с Таней. Всередине семидесятых туда принимали детей после сложного экзамена. Конечно,было много «блатных». Школа считалась одной из лучших в Москве, в нее отдавалисвоих детей и внуков министры, народные артисты, партийные чиновники. Но былбольшой процент детей из самых обычных семей, не чиновных, не богатых, незнаменитых.

В школьной раздевалке рядом с клетчатыми мрачнымипальтишками из «Детского мира» висели канадские дубленки, легкие яркиепуховики. На большой перемене из портфелей доставались бутерброды. У кого-то нахлебе в лучшем случае лежала «Докторская» колбаса, а кто-то каждый деньлакомился черной икрой, севрюгой, страшно дефицитной и особенно вожделеннойсырокопченой колбасой. Но дело было не в дубленках и колбасе.

Находились учителя, из которых лезло умильное чинопочитание,часто совершенно бескорыстное. Свой административный восторг перед чиновными изнаменитыми родителями они переносили на детей.

Вера до сих пор помнила, как однажды в восьмом классеучительница литературы, разбирая сочинения, сказала с искренним умилением, безтени иронии:

– Вот у Ванечки дедушка народный артист СССР, а он такой жемальчик, как все. Двадцать восемь орфографических ошибок в сочинении. Но засодержание пять. Ванечка очень верно раскрыл образ Печорина как лишнегочеловека, типичного представителя паразитического дворянского сословия, иподчеркнул, что его разочарование вызвано отсутствием четкойобщественно-политической позиции.