— спрашиваю я.

— Первого сентября, — отвечает маленькая Наташка.

— Где?

— Здесь, рядом с домом.

— А кто?

— Этого я не знаю. Мы подъедем к дому, выйдем. У соседнего подъезда будет стоять грузовая машина, аварийная. С утра отключат горячую воду и они будут что-то ремонтировать. Когда мы выйдем из машины, они выскочат из кузова с оружием и начнут стрелять.

— А Егор? — спрашивает большая Наташка.

— Не знаю, — мотает белокурой головкой Наташка маленькая.

— Нужно что-то придумать! — восклицает Наташка большая.

— Да что тут придумаешь, — усмехается маленькая. — Либо дать себя убить, либо убить их. Что ещё? Умирать не страшно. Не бойтесь никогда. Просто… жалко немного… Но, с другой стороны, если посмотреть правде в глаза, кто я такая? Твоя копия, вернее, даже не копия, а не пойми что…

— Совсем не факт, — говорю я, — что ты вдруг исчезнешь, если Наталья останется живой.

— Ты и сам не веришь, — фыркает Мурашка и машет на меня рукой. — Я же говорю, у всех этих переселений есть цель. Моя цель — предупредить вас и исчезнуть.

— Но ты бы могла не предупреждать, — говорит моя Наташка. — Подождала бы десять лет и…

— Не надо, не продолжай, — смеётся Мурашка. — Ты ведь так никогда бы не сделала, правда? А значит, я тоже. Слушайте, я вот вам всё рассказала, и у меня на сердце так легко стало, правда. Можно мне ещё чая? Такой торт вкусный, обалдеть просто.

— «Птичье молоко», — машинально говорю я. — Вкусный, да. Ешь…

Мы едим торт и болтаем на посторонние темы. Вернее, пытаемся болтать…

— Слушайте, — не выдерживает Мурашка, — прекратите уже, ладно? Как будто я уже того… Сами же говорите, что не факт, а, кроме того, я же не успела занять в вашей жизни какое-то огромное и невосполнимое место, правда? Ну и всё, перестаньте ныть.

— Мы не ноем, — хмуро говорю я.

— Ноете. Я, пожалуй, ещё кусочек слопаю. Обалденно вкусно.

Приходят Мурашкины.

— Такой спектакль чудесный! — заявляет с порога Лена Мурашкина. — Артисты просто прелесть. Такая удача, что мы попали. Ну что, не замучила вас наша Наталья?

— Нет, — машу я головой. — Наоборот.

— А чего вы такие печальные? Случилось чего?

— Нет, конечно, — делает над собой усилие моя жена и улыбается. — Проходите, Егор торт принёс, «Птичье молоко». Легендарный, из «Праги».

Мы снова пьём чай и пытаемся выглядеть непринуждёнными, но получается откровенно плохо. Хреново получается. Выезжаем на оптимизме и энтузиазме Мурашкиных, всех трёх.

— Когда вы уезжаете? — спрашиваю я у Лены.

— Через пару дней, — отвечает она.

— А чего так скоро?

— Так Наташе в школу, — говорит она. — Да и мне. Я вон и так уж на работу должна была выйти давно.

— Ну, ещё же несколько дней, — возражаю я.

— Да чего, — беззаботно машет рукой маленькая Наташка, — чего оттягивать, привязываться друг к другу. Потом скучать ещё станем. И вы тоже. Не стоит.

— Вот маленькая, — качает головой её мама, — а рассуждает, как старушка. Я даже думаю иногда, а может в неё вселился кто-нибудь?

— Баба Яга, — смеётся Мурашка, и мы все начинаем смеяться вслед за ней, кто весело, а кто и не очень.

Прощание представляет собой особое испытание психики, когда с весёлым и беззаботным лицом приходится прощаться, возможно, навсегда.

— Зайдёте до отъезда? — спрашивает с надеждой Наташка.

— Вряд ли, — отвечает Мурашка. — У нас ещё столько планов. Хочу побывать там, где ты тоже не бывала. Всё, что с нами происходит… Так и должно быть. Не печальтесь и не грустите. И мы не будем. Когда-нибудь встретимся, я даже не сомневаюсь. Пересечёмся где-нибудь на краю времён…

Сказав это, она обнимает меня и мою жену. Сначала её, а потом меня. Крепко, со всех своих детских силёнок сжимает тонкие ручонки… Твою дивизию! Твою, бляха, дивизию…

Когда дверь закрывается, Наташка виснет у меня на шее и начинает реветь.

— Я её уже полюбила, — заикаясь, шепчет она мне в ухо.

Уху становится горячо и мокро… Ну, что тут скажешь… Кабзда вам, лаврушники. Только это и приходит в голову… Сука…

Утром я встаю рано и, не позавтракав выхожу из дома.

— Едем в Дьяково! — командую я. — Погнали пацаны. Как ветер!

Мы летим по городу, словно выполняем ответственную миссию. Да, так и есть, по большому-то счёту.

— Спишь, Сильвер Джон⁈ — врываюсь я в камеру своего пленника. — Подъём! Вставай! Смертушка твоя пришла!

— Эй, эй, ты чего⁈ — таращится Ламази Джон, вскакивая со своего железного ложа.

Немытые волосы топорщатся, в глазах испуг, рот перекошен.

— Ссышь, когда страшно⁈ — щурюсь я. — Так вытаскивайте его во двор и пристрелите там. Глушаки не забудьте пристегнуть. А потом в сортир нахер.

— Э! Ты чего, брат⁈ — зеленеет Джон. — Ты что творишь⁈ Что случилось⁈

— Что случилось? Так ты же мне пи*дишь внаглую! В лицо мне плюёшь и спрашиваешь, что случилось? Ты меня поиметь хочешь, джонджоли сраный! А я такие вещи не терплю! Давайте-давайте, чего встали⁈ Вытаскиваем и вышибаем мозги! Бегом, я сказал!

В камеру вбегают мои ошалевшие гвардейцы. Они к таким делам не привыкли, естественно, но ориентируются быстро и, отогнав замешательство, хватают узника под белы рученьки в волокут из камеры.

— Эй! — орёт он благим матом. — Подожди! Подожди, Бро! Я всё скажу! Всё скажу!!!

— Поздно, братан, мне теперь похеру, что ты скажешь! Не обессудь, ничего личного. Это бизнес. Чисто бизнес.

Вообще-то, здесь очень много личного, практически всё личное, но тебе, баран кучерявый об этом знать необязательно.

— Что ты хочешь⁈ Я скажу всё!!!

— Погодите, — командую я своим. — Сколько здесь сейчас ваших?

— Они не «наши»! Мне они никто!

— Тащите! — машу я рукой.

— Стойте! Стойте! Трое! Мамука, Георгий и ещё Давид!

— Допустим. Что они здесь делают?

— Я точно не знаю, Бро!

Я вытаскиваю ствол из-за пояса у одного из парней и грубо пропихиваю в пасть Джона.

— У-у-у! — воет он.

— Вывел, сука! Конец тебе! Последний шанс! Что они делают здесь⁈

Вытаскиваю ствол у него