сердцем, всей душой. Лучшие годы жизни при ней, но дело сейчас не в этом. Давайте, пока законодательная база не готова, устроим специальную операцию. Для начала в Грузии и Азербайджане. Заодно и опробуем эффективность и порядок того, что включим в закон. Отработаем на практике и получим неоценимый опыт, который ляжет в основу закона. Так дадим им по шапке, быстро и сильно, что они вообще ничего не успеют ни хорошего, ни плохого. Как вам идея? По-моему просто великолепная. Я, как боец кагэбэшной гвардии тоже хочу участвовать в этой спецоперации. Зачистка под корень, выведение и вытравливание всех этих законников. Тут бы, конечно, неплохо было подключить и общественность, агитационно-пропагандистскую машину, только реализовывать агитацию надо тонко, с умом, не топорно, как у нас любят.

— Как-как? — строго на меня смотрит председатель.

— Да, как слон в посудной лавке, будто колом по башке. А человеку надо понимать свою важность и гордиться тем, что инициатива от него самого идёт, а не спускается по разнарядке сверху. Нужна, в общем, не обязаловка, а душевный порыв. Тогда и результат будет огонь, бомба и пушка, как говорит молодёжь в достаточно далёком двадцать первом веке.

— Что скажешь, Леонид Юрьевич? — мрачно спрашивает Андропов.

Злобин чуть пожимает плечами, внимательно смотрит на шефа, потом так же внимательно смотрит на меня и говорит, что в целом идея ему нравится.

— Думаю, Юрий Владимирович, Брагин прав. Проведём разведку боем. Можно составить приказ о спецрежиме и откатать на двух республиках всё то, что потом будем в масштабе Союза проводить.

— Так точно, подтверждаю я. Провести эксперимент, а его результаты масштабировать на территорию всей страны и под знаменем закона. Закон против воров в законе. Они же не могут по своим понятиям воровским, отрицать, что являются законниками, это же позор, смываемый только кровью. А мы этим и воспользуемся. Кто сознается, тех сразу в каталажку.

Конечно, не всё так просто, знаю я все их выкрутасы и прочее. Типа, ты скажи, что значит «вор в законе», а там я уже тебе отвечу я это или нет. Да и просто соврут дорого не возьмут. Но, тем не менее, зачистим мы их капитально. Пройдём с огнём и мечом.

— Я подумаю, — обещает Андропов.

Ну, давай, думай, только по возможности недолго, а то тут прямо в центре Москвы охреневшие урки будут первого сентября, в день знаний, честных и ни в чём не повинных граждан мочить…

А день знаний, кстати, праздником вроде при Черненко стал, не помню точно. Надо будет подкинуть идею Андропову, чтоб опередил этого гада.

После двух часов, проведённых в КГБ, я еду в ГлавПУР и тружусь в поте лица своего, над расширением и укреплением организации, которая сохранит Россию-матушку да и весь Союз. Несколько раз созваниваюсь с Наташкой, а после работы заезжаю за ней в её контору.

Она выходит вся в растрёпанных чувствах с припухшими веками.

— На работе всё нормально? — на всякий случай уточняю я, прижимая её к себе.

— Нормально, — грустно кивает она.

— Может, тогда поужинаем где-то в кабачке, я не знаю? Куда хочешь?

— Давай дома, пожалуйста, — просит Наташка. — Идти куда-то совсем нет настроения.

— Ладно, — соглашаюсь я. — Давай дома, так даже лучше…

Мы приезжаем домой и тихо, по-семейному, как и вчера, ужинаем на кухне, а потом садимся на диван и в коем-то веке врубаем телек. Сегодня по программе нет ничего хорошего, просто ничегошеньки. Но это, вроде, и неважно. Мы сидим прижавшись друг к другу, Наташка кладёт мне на плечо голову, сидим и делаем вид, что смотрим телевизор.

Такие простые действия вызывают ощущение, что всё у нас хорошо, всё как у всех и всё совершенно обычно. Идёт программа «Время», а мы думаем каждый о своём, а может быть и об одном и том же… Со стороны, наверное, это выглядит, как медитация.

Да так и есть. Мы медитируем минут пятнадцать, но резко выходим из этого транса, когда раздаётся звонок телефона. Наташка вздрагивает. Я мягко высвобождаюсь из её объятий и поднимаюсь с дивана.

— Я послушаю, — говорю я ей. — Хм… на межгород похоже.

Действительно, звонки идут чаще, чем у обычного городского звонка, чаще и напористее. Эх, лучше бы сейчас никто не звонил и мы просидели до самой ночи в полном покое под монотонный бубнёж ящика. Но нет… Покой нам только снится. Это наш девиз…

— Слушаю, — говорю я, подойдя к телефону.

— Егор! — раздаётся взволнованный женский голос.

— Да, отвечаю я, соображая, кто это…

А, так это Лариса Дружкина, Наташкина мачеха.

— Привет, Лариса, как там у вас делишки?

— Егор! — повторяет Лариса и начинает рыдать.

— Что, что случилось? Скажи толком! С Геной что-то?

— Гену арестовали!!! — кое-как различаю я через её всхлипывания. — Гену арестовали…

Да когда же это кончится-то! В разнос пошёл Черненко!

— Так! — твёрдо и как могу властно говорю я. — Мы всё решим, не беспокойся. Возьми себя в руки и рассказывай всё по порядку.

17. Парочка простых и молодых ребят

Сказать «мы всё решим» довольно просто. Быстрее, чем посчитать вслух количество слогов в этой короткой фразе. Раз, два, три, четыре… Да вот только реально решить что-то довольно трудно. И вообще непонятно, за что тут хвататься…

Сказать «Возьми себя в руки и рассказывай всё по порядку» немного дольше, но тоже, в принципе, чрезвычайно легко, а вот успокоиться Ларисе Дружкиной, кажется, практически невозможно. Или она просто не старается. Да, точно, она не старается, не желает сделать ни малейшей попытки успокоиться…

Ф-у-у-ух… Я делаю вдох и выдох, потом снова глубокий вдох и выдох.

— Лариса, кто арестовал, ты можешь сказать?

— Я не знаю, — ревёт она.

— Ну, всё-всё, не плачь, пожалуйста. Не плачь. Гена твой точно ни в чём не виноват, значит, его скоро отпустят. Слышишь?

— Да-а-а… — неуверенно тянет она.

— Это хорошо, не беспокойся, пожалуйста. Ладно? Всё, давай, сделаем так. Я сейчас позвоню, кому надо и всё разузнаю. А ты… А ты пойдёшь, выпьешь валерьянки, потом горячего чаю с мёдом или молока, ещё немножко поплачешь и ляжешь спать, хорошо? Сегодня его точно не отпустят, так что ждать особо нечего. Страдать тоже не надо, условия мы создадим, как в номере