Страшный взгляд замораживал Мефодия. Казалось,он не ограничивается лишь тем, что видит снаружи, но проникает под кожу. Но вто же время Буслаев понимал, что этот взгляд, способный испепелять, к немулично не испытывает ненависти. Напротив, даже что-то вроде снисходительного,немного брезгливого любопытства. Любопытства того рода, с которым женщина,сбросившая сорок килограммов, разглядывает свои прежние тюленьи снимки на пляжеили матерый культурист рассматривает юношеское свое фото, где он, скелетскелетом, напрягает перед зеркалом хилую макаронину бицепса.

«Кто это? Неужели?» – подумал Меф в тоскеузнавания.

Видя замешательство Мефодия, незнакомецусмехнулся, и его расступившиеся губы открыли знакомый скол переднего зуба.Казалось, он сейчас что-то скажет, и звучанием своего голоса заманит Мефодия вводу, поменяется с ним сущностью.

– Нет! Не надо! – беспомощно крикнулМеф.

Буслаев отшатнулся и не то осознанно, не топросто потому, что это единственное, что было у него в руках, бросил в тазчерную свечу. Едва свеча упала в воду, как вода вопреки всякой логике запылала.Высокое пламя взвилось к потолку, сухим жаром дохнуло Мефодию в лицо и погасло.На потолке осталось черное копотное пятно. Серебряный таз опустел. Ни капливоды не осталось в нем. Черная свеча тоже исчезла без следа.

Часы перестали бить и, успокаиваясь, будтопереводя дух, издали неясный скрипучий звук. Мефодий, к своему удивлению,понял, что провел наедине со своим отражением не больше минуты. Его трясло ивыворачивало. Он упал на четвереньки и закашлялся. Затем отполз немного всторону и свалился на пол. У него было чувство, что он не может встать, что наспину ему опустили краном тяжелую бетонную плиту. В полуметре от его лица,кривые как у мопса, издевательски загибались ножки кушетки.

Мысли – эти утопленники памяти – медленновсплывали из глубины.

«Неужели я на самом деле такой? Вдруг это ужеживет во мне и однажды вылупится, как птенец из яйца? Моя же теперешняяличность не более чем Рисунок на скорлупе, а там, внутри, сидит такаямерзость?» – думал Мефодий.

Жалея, что последовал совету ведьмы, Мефподнялся. Что-то обрушилось у него за спиной. Табурет, на котором стоялсеребряный таз, внезапно ушёл под пол, точно в болотистую трясину. Пустой тазподкатился к Мефу. На дне его он увидел множество неясных темных фигур.Постепенно проявляясь, они становились все отчетливее. Точно с запотевшегозеркала постепенно сходил туман. Не зная за чем, Мефодий машинально сосчиталфигуры. Двенадцать.

Вскоре Буслаев уже отчетливо видел их. Егоразглядывали женщины в плащах пепельного цвета, в основном старухи. Многие скрасными или белыми глазами без зрачков. Мелькнуло и несколько совсемобветшавших лиц, которые, казалось, почти рассыпались в прах, скрепленный лишьмагией и холодной волей. Молодое лицо было только одно широкоскулое, с челкойна лбу, очень симпатичное. Непонятно было, что может юная и красивая девушкаделать среди отвратительных старух.

– Полуночные ведьмы готовы с-с-с-служитьтебе, наследник! Первый властитель мрака даровал нам многие права. Правопервого укус-са, право выбора жертвы, право кровавой ночи... – просипелчей-то голос.

– С-е-сейчас в-в-все отнято! –перебила другая старуха.

– В те времена мы получали c-с-с-свежие эйдосыежедневно. С-е-сейчас же мы голодны и обветшали! Мы гнием заж-живо! Для Лигуламы лишь противовес валькириям! Пушечное мяс-с-со!

– Лигул забыл нас. _С-с-смерть Лигулу!Мраку нужен новый властитель!

Мефодий быстро оглянулся на дверь. Ведьмыпо-своему поняли этот взгляд.

– Не бойся, нас-с-следник! Нас неподс-с-слу-шивают!

– Лигул изменил первомраку! Нам нужнобольш-ше кров-ви!

Шуршащие голоса перебивали друг друга. Когдаодной жуткой фурии не понравилось, что ей не дают сказать, а говорит еесоседка, она набросилась на нее и на глазах у Мефодия выгрызла у нее язык. Вответ вторая фурия крючковатыми пальцами исполосовала ей лицо и вырвала глаз.Остальные, сомкнувшись кругом, как волки, жадно наблюдали за схваткой. Когдалишившаяся глаза ведьма заскулила и упала, остальные ведьмы (кроме девушки,которая держалась в стороне) набросились на нее и разорвали в клочья. Руки,ноги, внутренности – каждая спешила заменить себе ту часть, которая быланаиболее обветшавшей. Прежние же руки, ноги, носы они бросали в кучу. Когдадележ был завершен, старшая ведьма плюнула на кучу, и из этого отвратительногомесива кое-как сложилась та ведьма, что была разорвана. Выглядела она, мягкоскажем, неважно.

– С-с-сволочи! Гады болотные! Дрянь какуюподсунули! – сказала она плаксиво.

Меф старался не смотреть в таз, чтобы избежатьтошноты. «Как хорошо, что Эдя в детстве вместо мультиков ставил мне ужастики –подумал он.

– Мы хотим с-с-служить тебе,нас-с-следник мрака! Ты не ос-ставишь нас-с?

– Мы проведем тебя к т-трону, ес-с-сли тыобещ-щ-щаешь вернуть нам прежние права... Только войди в с-с-силу! Отомс-сти заЙору!

Мефодий с трудом привстал. Теперь он сидел наполу по-турецки, напротив раскалившегося серебряного таза.

«Как узнать, можно ли верить старухам?Возможно, их подослал сам Лигул!» – подумал он и, прикинув, как бы поступили наего месте Арей или Улита (так было проще осмыслить ситуацию со стороны), суровопотребовал:

– Значит, я могу вам верить? Отлично. Мненужны гарантии. Я желаю услышать ваши истинные имена! Заклинаю Черной Луной!

Полуночные ведьмы замялись. Знание истинногоимени дает власть. Если на лопухоидов это правило распространяется далеко невсегда, то для созданий хаоса и первомрака закон этот непреложен. Произнестисвое истинное имя – все равно, что дать клятву верности.

– Ну! Чего стоят ваши выкрики безистинных имен? – поторопил Мефодий.

– Хорош-шо, наследник! Ты узнаешь-шь! ЯУйреань! – неохотно произнесла самая дряхлая старуха.

Вслед за ней решились и другие. Именапосыпались, как сухой горох.

– Тюрба!

– Веройса!

– Менронда!

– Керенга!

– Фурабра!

– Айлайпу!

– Жыржа!

– Дадаба!

– Юльт!

– Байтуй!

– Зуймурзунг!