хоббиты должны самостоятельно, «для того их и готовили», а потом неожиданно отправляется повидаться с Томом Бомбадилом.

«Очищение Шира» в каком-то смысле отражает горечь победы, ощущавшуюся в Британии после Второй мировой. В Шире введены карточки, запрещены поездки без разрешения, действуют новые правила. В послевоенной Британии карточки, как уже упоминалось, отменят только в 1954 году. Дорога в Бэг Энд оказывается «одним из самых печальных мгновений их жизни»: Бэгшот-Роу превратили в каменоломню, Праздничное дерево срублено. «Это Мордор», — произносит Фродо. Зло не ограничено ни местом, ни человеком, ни группой: оно — пятно, загрязнение, яд, который может просочиться в хоббита точно так же, как может поразить волшебника.

На самый глубокий позор книга лишь намекает. Змеиный Язык, видимо, съел Лото Саквилль-Бэггинса, то есть хоббиты оказались не только порабощены тираном, но и сведены до уровня корма. Орки — каннибалы, тролли в «Хоббите» пожирают людей и гномов, ходят жуткие слухи про то, что Голлум крадет и поедает младенцев, — хоббит ест людей. Теперь оказывается, что и люди начали пожирать хоббитов, чтобы унизить противника, продемонстрировать абсолютную политическую власть.

Неудивительно, что Фродо слишком больно оставаться в Средиземье, и, цитируя философа Юджина Такера, ужас продолжающегося существования этого глубоко раненного и травмированного индивидуума «меньше связан с боязнью смерти и больше со страхом жизни». Таково незавидное положение Фродо в конце романа.

Последняя глава завершается открытым финалом, а потом историю добросовестно поддерживают приложения, постоянно расширяющие контексты. Этот акцент в виде метапрозы выразительно подтверждает интуитивную догадку Сэма: «Неужели великие сказания никогда не кончаются?» Фродо чуть не портит прощание, не пригласив Мерри и Пиппина, а Галадриэль в конце предстает носительницей третьего эльфийского кольца.

Фродо убил всех, кого любил: эльфов, Ривенделл, Галадриэль, Гэндальфа. Отрицать это невозможно. Его долгое наследие — поражение Волшебной страны. Последнее слово остается за Сэмом. Он дошел до самого края бессмертия и слышит, что ему пора домой. «Ну, вот я и вернулся!» — произносит он чудесно современную разговорную строфу этого писания. Шестьдесят лет глубоких размышлений выразились в паре слов. В этой короткой фразе — заявление о бытии и самосознании, о жизни в Средиземье, а не в бессмертных Землях эльфов за западными морями. Может быть, Толкин говорил те же слова Эдит (по крайней мере, про себя), вернувшись с мессы. Я причастился, соединился с бесконечной божьей милостью, а теперь возвращаюсь к заботам этого мира, и уже почти пора обедать…

Что случилось?

Толкин прекрасно отдавал себе отчет в том, как он подходит к сочинительству. «Я давно перестал выдумывать... — писал он 14 января 1956 года. — Я жду, когда почувствую, что знаю, как оно было на самом деле. Или пока не напишется само собой». Его нерешительность по поводу сюжета — или, скорее, сюжетов, которые перед ним раскрываются, — его сомнения и колебания в отношении персонажей, погружения в несущественные подробности и отступления в косвенно связанные истории и отдельные нарративы отразились не только в этапах работы над «Властелином колец», но и на завершенной книге.

Как Толкин писал об «авторе» романа в предисловии к первому изданию, «Бильбо не был ни прилежным, ни последовательным рассказчиком, его изложение увлеченное и сбивчивое, иногда путаное». Многое в книге осталось необъясненным и неисследованным, и, как указывает критик Том Шиппи, в этом «плотность, избыточность и, следовательно, глубина» Средиземья. История полна других историй, найденных текстов, рассказов в рассказе, которые почти не помогают подтвердить истинность повествования.

В рассказах Бильбо сомневаются даже его собратья-хоббиты, но он тем не менее пишет мемуары. Гэндальф сообщает Фродо о прошлом Колец власти. Его слова подтверждены гравировкой на Кольце Всевластья и стихотворением, которое читатели уже встретили в качестве эпиграфа, то есть цитатой из источника, приведенного еще до начала нарратива. Фродо лжет соседям по Хоббитону о том, куда он собрался, и хоббиты затем путешествуют под прикрытием, согласно которому Фродо теперь сам пишет книгу. Свои истории есть у всех посещенных ими мест: Старого леса, дома Тома Бомбадила (его Толкин мог считать хижиной потерянных сказаний), Могильников, Тролличьей рощи. В Бри Барлиман Баттербур рассказывает о Страннике, и его история почти немедленно вступает в противоречие с письмом Гэндальфа. Арагорн делится собственными историями и поет песни древних времен. Гэндальф оставляет на Заверти почти невидимое и не поддающееся прочтению послание, понятное только одному Арагорну. Несколько тонких царапин на камне могут значить, что Гэндальф был здесь 3 октября, но, как признает Арагорн, «они могут обозначать нечто совершенно иное и не иметь никакого отношения к нам». Совет Элронда — целый праздник историй, и Гэндальф цитирует древний манускрипт, обнаруженный им в архивах Гондора. Шахты Мории пополняют копилку новыми историями, от небольшой загадки в виде надписи на Вратах до звонкой песни Гимли и воспоминаний Гэндальфа и Арагорна о том, как они путешествовали здесь раньше — правда, дорогу Гэндальф с тех пор забыл. Внутри шахт текстов еще больше: могила Балина и обрывочная Книга Мазарбул повествуют о попытке вновь заселить Морию.

Преданиями, поэмами, песнями, слухами и разговорами изобилует следующая тысяча страниц. Сэм делает вывод: «В экой истории мы побывали!» Он же, как я ранее отмечал, спрашивает, кончаются ли когда-нибудь «великие сказания», тем самым превращая пережитое в литературное произведение.

Произошедшее действительно все больше кажется сном, особенно хоббитам — читатель возвращается домой именно с ними, хотя мир изменился для Арагорна и Арвен, для Гэндальфа и Галадриэли. Еще до прихода в Шир они рассчитывают жить как прежде, и драматичные события Войны Кольца стремительно отступают на задний план. Кольцо — это история, хотя та самая Война внезапно и в самом прямом смысле приходит к ним домой в лице Сарумана. От истории, от этих рассказов и преданий не убежишь — они определяют настоящее. То же можно сказать и о чтении. Последовательность воображаемых событий была как сон, как путешествие по странным мирам, и, если мы очнемся от грез и когда-нибудь закроем книгу, то прочитанное все равно останется с нами.

◆

Текст сопровождается голосом незримого рассказчика, делающего намеки на будущее. Мы слышим, например, что Фродо никогда больше не возвращался в Лотлориэн: это не только вносит в его жизнь нотку тоски и утраты, но и подразумевает в тот момент, что его миссию ждет неудача. Отголоски и повторения прошлых событий обостряются не только колебаниями и нерешительностью героев, но и толкиновской ненадежностью рассказчика — отчасти такая тактика помогала потом оправдывать любые противоречия и непоследовательности, оставшиеся в книге после ее затянувшегося создания и множества переработок.

Арагорна терзают сомнения — это происходит из-за того, что Толкин не знал наверняка, как будет развиваться его характер, и идентичность героя с самого начала была