И всё же он пошёл за Токугавой, хотя и самудивлялся этому. По прибытии их приветствовал принц Хидетада, наследник Иеясу.Впрочем, не старший его сын; старший умер, а настоящего первенца взял навоспитание Хидееси. В качестве заложника? Кто знает. Но это свидетельствовало отой безжалостности, с какой клан Токугава постепенно набирал силу. ТеперьХидееси умер, Хидеясу вновь встал под знамёна отца, но оставался навторостепенных ролях. Потому что теперь ему больше не следовало доверять? Какмного тонкостей нужно учитывать здесь.

Он мало считался с мнением принца Хидетады. Ноу принца были тонкие губы и привычка во время разговора смотреть не в глазасобеседнику, а за его левое плечо. В этом он отличался от своего отца. Трудносказать, в чём ещё они были разными. Потому что с каждым днём Уилл убеждалсяснова и снова, как мало он знал об этом человеке, так странно взявшем в своируки его судьбу. Он даже не был уверен, что принц нравится ему. Если на самомделе Токугава вознамерился враждовать с принцессой Едогими и её окружением, тоон вполне в конце концов может возненавидеть старика. И в то же время он дажене подумал отказаться работать на него. Всё же в душе его таился трус. ОтказатьТокугаве было немыслимо, это означало почти верную смерть.

Кроме того, оставался ещё Косукэ но-Сукэ. Сукэон верил безоговорочно, а тот ещё, очевидно, не нашёл оснований сомневаться впринце. Сукэ повёл его однажды на прогулку по городу под предлогом поисковдостаточно вместительного склада, куда можно было бы спрятать орудия и повозкидля них, потому что, как объяснил он, шпионаж в Японии был таким развитымискусством, что они не могли позволить кому-либо узнать истинную цель появленияпушек на берегу. Всем объясняли, что их потом водрузят на стены крепости длязащиты цитадели.

Однако по крайней мере отчасти Сукэ руководилагордость. Он повёл Уилла посмотреть внешнюю стену. Там действительно быластена, но для чего её воздвигли? С внутренней стороны тянулись все те жезаболоченные равнины, а до ближайших домов было несколько миль.

– Да, Уилл Адамс, – сказал Сукэ, – все онисмеялись, когда мой господин построил эту стену. Но Эдо будет расти. Эдо станетпервым городом всего мира.

Когда Сукэ говорил с такой убеждённостью,спорить с ним было бесполезно.

– С императором на троне и регентом в Осаке… Вмоей стране такие разговоры назвали бы изменой, – язвительно заметил Уилл.

– Изменить, Уилл Адамс, можно толькоимператору, а он вне всякой опасности в нашем случае.

– У принца не хватает честолюбия занятьвысочайший трон в стране?

– Как же он может это сделать, Уилл Адамс? Этобыло бы больше, чем просто измена. Это уже богохульство. Мой повелительпредпочтёт получить от микадо ничтожнейший символ благоволения, чем владетьвсеми богатствами Японии. Но после микадо нет ни одной должности, которая немогла бы принадлежать ему, принцу. И более того, он считает – как и всеостальные, – что при отсутствии сегуна страна сползает к анархии, котораяцарила в Японии в течение пяти столетий, до прихода к власти господинаНобунаги. В золотые годы правления Хидееси в Японии был мир, Уилл Адамс. Онумер лишь два года назад, а на севере уже вспыхнула война. И она разольётся повсей стране.

– И в то же время ваш господин хочет сместитьсына Хидееси.

– Они были друзьями, Уилл Адамс. Дружба, вкоторой было взаимное величие, взаимный талант, взаимное уважение. Но этоуважение выказывалось отцу, а не сыну. Если речь не идёт об императорскойкрови, то талант должен почитаться в зависимости от личности человека, а небогатства или влиятельности его отца.

– Принцесса Едогими говорила, что принц Иеясупоклялся защищать юного квамбаку до тех пор, пока он не повзрослеет и не сможетсам управлять страной.

– Берегись принцессы Едогими, Уилл Адамс.Можешь не говорить мне о ней больше того, что сам захочешь. Я знаю, что такоеженщина и что такое красота. Думаю, что теперь я знаю, и что такое мужчина. Онавыделила тебя и подарила тебе свою красоту, но лучше бы тебе забыть об этомподарке. Она прижимала тебя к своей груди так, как прижимала бы голубя,принёсшего известие о каком-то далёком событии. В тот момент, не сомневаюсь,она любила бы голубя. Но если она вдруг проголодается, а под рукой ничегобольше не окажется, она своими руками ощиплет его и обглодает косточки. Что жекасается происшедшего между принцем и господином Хидееси в последние секундыего жизни, то кто знает правду? Мой господин признает, что квамбаку отдан наего попечение, но при условии, что он сам решит – взойдёт мальчик на престол подостижении подходящего возраста или нет.

Сукэ был зол. Похоже, в Японии преданностьсвоему хозяину стояла выше всего остального. Но между равными? Хидееси,наверное, смотрел на Иеясу как на верного сторонника. На скольких даймиосмотрел так же Иеясу без достаточных на то оснований?

И постоянно оставалась в голове мысль, что этиорудия в один прекрасный день могут быть повёрнуты против замка в Осаке. Но,приходила тут же другая мысль, они смогут сделать это, только если он будетрядом с пушками, он сможет как-нибудь помочь тем, в замке.

И ещё ему повезло, что он был занят от зари дозари. В отличие от других. Сейчас было неприятно даже думать о «Лифде» и егокоманде. Принц сдержал слово, и пятьдесят тысяч золотых брусочков – японцыназывали их «кобан»– были доставлены голландцам. Квакернек хотел сохранитьденьги в общем котле для закупки пищи и одежды и, что важнее всего, дляподготовки корабля к возвращению в Европу. Команда не согласилась с этим инастояла на немедленном разделе денег. Теперь члены экипажа разбрелись по всемуЭдо, наливаясь сакэ и познавая прелести японских спален. Конечно, у него небыло никакого права осуждать их, потому что он и сам предавался этим радостям.И, конечно, он был вынужден признать наличие некоей методичности в этомбезумии: вряд ли кораблю позволят выйти из Эдо в ближайшее время, во всякомслучае, с оружием и снаряжением. А кто наберётся храбрости отправиться вобратный путь без единого орудия на борту?

Но теперь они не выйдут в море. Только не этилюди. Ни один человек, когда-либо державший в объятиях японскую женщину.Точнее, побывавший в её объятиях. Даже Мельхиор превратился в настоящегодебошира. Исключение составлял Якоб, остававшийся на корабле. Он мерил шагамипалубу, осматривал растущий город и беспокойное море, суетился и старел деньото дня, хотя все невзгоды их путешествия из Амстердама не добавил ни единогоседого волоса в его шевелюре, ни одной морщины на лице. Тогда он был похож настальную пружину, и ответственность руководителя не давала ему расслабиться.