У меня был печальный вид. Неулыбчивые губы. Вокруг уставших глаз синяки от бессонницы. И ягод не хотелось, но я надкусила алую, с кремовыми прожилками, истекающую сладким соком, клубнику. Сахарная. В детстве любила такую. Яркий вкус перебил вкус моих слез.

— Очень хотел тебя увидеть, — пока ела, Андрей успокаивал меня. — Не переживай. Я все сделаю правильно. Скоро будем вместе… Если еще хочешь… Помнишь, ты меня на «вы» звала?..

Я вяло улыбнулась, жуя клубнику. Может, он ждал, что буду проклинать за то, что бросил здесь… Шепот Андрея отогревал от скованности, холода и постоянного страха. Я прислушалась к себе, вопреки всему, чувствовуя себя в безопасности. Он ведь здесь. Со смерти мамы у меня никого не было ближе.

Представляю, как он уговаривал Власова. Как унижался, чтобы пропустили ко мне. У него ведь тоже никого нет — рядом, а не в мыслях. А та девушка, которая его с ума свела, чужая…

За полчаса я пригрелась у него в руках. Как не хочу, чтобы уходил.

У меня екнуло сердце, когда охранник сказал:

— Власов сказал — полчаса.

Андрей обернулся:

— Дай минутку… попрощаться. Ну хватит тебе, — прошептал он, когда вцепилась в него голодными пальцами. Сдерживая рыдания, я прижалась к шее Андрея губами. — Лена, я за тобой приду. Уже скоро. Я обещаю. Мы расстаемся ненадолго.

Андрей отстранил меня. Взгляд был таким твердым. Я глубоко вдохнула, ощущая вкус слез и клубники на губах, пока он рассматривал мой алый рот…

— Я тебя вытащу, — прошептал он, наклоняясь.

Я не ждала поцелуя. Опешила, когда он слегка захватил мои губы.

Отвыкла…

Нам давно не до поцелуев: я боялась его, а он вел себя отстраненно. Между нами все закончилось в тот момент, когда я ушла, забеременев. Этот поцелуй выбивал из колеи. Нецеломудренный. Не для утешений или поддержки. Так мы целовались в БМВ перед сексом: глубоко и жадно.

Я обвила его шею руками, подалась навстречу, впуская горячий язык глубоко в себя, и ощутила, как он что-то протолкнул мне в рот. Что-то большое.

От испуга я вдохнула носом, боясь подавиться.

Андрей не отпустил.

Перемычка наручников и жесткие кончики пальцев вдавились в затылок — не отодвигайся, терпи. И напор он усилил, не позволив закрыть рот. Навалился на меня. По-хозяйски, невзирая на мой жалобный стон, просунул предмет к внутренней стороне щеки. Он быстрее справился бы, владей языком лучше. Андрей прижал меня к груди и обернулся на охрану в дверях. Я с этой штукой за щекой боялась говорить и двигаться. Ощупала ее языком — похоже на что-то, напоминающее толстую пуговицу. Он давал мне с ней свыкнуться. Мы оба быстро и взволнованно дышали.

— Все хорошо? — спросил он, взглянув в мои умоляющие глаза.

Я кивнула, себе не доверяя.

— Мы скоро увидимся. Пообещай не нервничать.

— Ага, — соврала я, боясь говорить вслух.

Ее нужно вытащить, перепрятать, иначе меня раскусят. Это Андрей плохо говорит, если я тоже начну невнятно объясняться — быстро заподозрят, что прячу что-то во рту.

Андрей убрал руки и на прощание поцеловал в лоб.

— Мне пора.

Я неосознанно потянулась к нему — если не поцеловать, хоть губами прижаться. Не хотела оставаться одна. Но Андрей сжал мои запястья, останавливая.

Корзинка клубники осталась, соком истекая на пол.

Охранник вывел Андрея в коридор. Смотрела в спину, но он не обернулся, пока на голову не надели черный мешок.

Комнату заполнили другие люди.

Я отошла к окну, но обернулась, наблюдая за ними. Сильно хотелось выплюнуть то, что Андрей запихнул мне в рот, но я подавляла рвотный рефлекс. Губы горели от поцелуя. Эта неожиданная, животная страсть, с которой он целовал, придала желания жить.

Комнату осматривали. Охранник водил чем-то над местом, где мы сидели, вокруг кровати и вообще всего, к чему Андрей мог гипотетически прикасаться.

Параноики.

Он ушел, и я могла мыслить трезво.

А еще начала злиться. Его привели, как какого-то монстра в цепях, заковали, как животное. И всего на полчаса. Власов сдержал обещание — поощрил свиданием, но как это горько и больно. Кто он такой, чтобы распоряжаться чужими чувствами, решать, когда отец моего ребенка сможет ко мне прийти?

— В комнате чисто, — охранник кому-то звонил. — Все проверили, ничего. Оружия у него тоже не было, мне это не нравится. Что-то замыслил. Предлагаю перевезти. Придержите Ремисова, пока не дам добро. Позовите сиделку!

Я тихонько выдохнула, когда на пороге возникла надзирательница со стопкой свежей одежды. В прошлый раз меня переодевали и искали «жучки». В этот раз на всякий случай перепрячут из-за всеобщей паранойи. Я, кажется, догадалась, что Андрей сунул мне в рот.

Пока охрана продолжила переворачивать вверх дном комнату, мы вошли с ней в ванную. Больше всего бесило, что какая-то посторонняя тетка может беззастенчиво пялиться на меня, голую, мой живот, опять будет копаться в волосах…

У самой ведь дочь.

Я с тоской вспоминала Андрея, развязывая халат.

— Что во рту прячешь? — вдруг прищурилась она. — Ну-ка открой!

У меня оборвалось сердце.

Не знаю, как заметила: «пуговица» выпирала из-за щеки или что. С этой штукой во рту я боялась говорить, но смело перекатила под другую щеку, и намеренно невнятно ответила:

— Больше ничего не надо? А то как открою, вам с Верой никак это не понравится. Карамелька это, понятно? Любимый дал.

Надзирательницу отпор обескуражил — опешила. Я наклонилась, надевая новые трусы. Страх прошел, хотя ледяной ком еще стоял в горле.

— Любимый у нее! — разозлилась та. — С кровавым убийцей живет, и не стесняется! Стыда у тебя нет!

Я не ответила, хотя было чем. Закутавшись в белый халат, с каменным лицом вышла из ванной. «Карамельку» быстрее нужно перепрятать, пока сиделка не заподозрила неладное, и там уже ее не остановит рассказать об этом, невзирая на страх за Веру. Тогда мне силой разожмут рот.

Нас с сиделкой посадили в машину.

Я, соскучившись по улице, жадно впитывала пейзаж в окнах, и свежий воздух. Осенняя ночь. Дождя нет, но в воздухе влажно, пахнет листьями, бензином и мокрым асфальтом. Меня снова увозили. Я подняла глаза, с тоской глядя на луну.

Кровавый убийца. А меня задело.

Я могла парировать, но это хорошая мина при плохой игре — меня задело, что она так об Андрее. Хотя это правда.

Но любовь — злая штука.

Нельзя влюбиться рационально, вдумчиво. Раньше я думала, что люблю Валеру, плохо представляя, что это за чувство. Она приходит и не спрашивает. Самое сильное, самое больное чувство. Любовь жестока.