в ярость, к тому же я сомневаюсь, что он заменит его еще раз, а без фильмов и шоу на заднем плане в доме будет совершенно тихо.

Сейчас играет какой-то ситком, публика в студии ревет от смеха. Внезапно мне вспоминается первый день в одиннадцатом классе. Как я забрался на сцену и взглянул на лица в зале. Все смеялись и аплодировали мне.

Затем этот образ оборачивается залом, полным манекенов с холодными издевательскими улыбками. Почему они смеялись? Смеялись моим шуткам… или надо мной?

Нет, конечно же шуткам. Я же был принцем – все любили меня.

Но мои внутренности словно покалывает иголками. А так ли это?

Возьмем, например, Лекс. Или друга Эвана – Блэра. Многие ли ненавидели меня? Лекс. Блэр. Эван. Отец…

Останавливаюсь, пораженный одним воспоминанием. Когда мне было пять лет, я как-то попросил папу поиграть со мной, и он сказал: «Отстань от меня» – и махнул в воздухе рукой, будто отгонял комара. Но я канючил до тех пор, пока он не схватил ключи от машины и не вылетел из дома. Ничего особенного не произошло. Но я стоял и плакал у окна, глядя, как он уезжает, и сердце мое было разбито. Когда ты маленький, тебе бывает больно из-за всяких мелочей.

Напрягаю мозг, но не могу вспомнить, чтобы он хоть раз рассердился на меня за то, что я вытворял нечто опасное, а я то и дело рисковал. Взбирался на крыши домов, ездил без шлема на мотоцикле, превышал скорость на магистралях, садился в машины к незнакомым людям, но ему было плевать на все это – при условии, что я не пристаю к нему.

Придя домой, Калеб падает на диван и обнимает меня за плечи. Я рефлективно отвечаю на его объятия. У меня был плохой день – я ничего не делал, лишь слонялся по дому, и мне приятно оказаться в центре чьего-то внимания.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он.

Я начинаю думать, что он – единственный человек на свете, которому действительно есть до меня дело.

– Не знаю, – честно отвечаю я.

Он сжимает мое плечо.

– Сегодня займемся чем-нибудь интересным, хорошо?

Он сдерживает слово: после ужина мы играем в разные игры и едим мороженое. Он жалуется, когда я обыгрываю его в парчиси [4], а я радостно смеюсь.

– Это нечестно, – театрально произносит он, слегка подпрыгивая, и я смеюсь еще сильнее.

В кармане у него звенят ключи, и мне в голову приходит вот что: я хватаю свой стул, бью им его по голове и забираю эти ключи. Это пугает меня – моя неожиданная мысленная жестокость при том, что я не перестаю смеяться и мой рот полон шоколада.

Знаю, на самом-то деле я не сделаю ничего такого. Хотя бы потому, что он не даст мне подойти к нему. И вообще, одна мысль об этом вызывает у меня тошноту.

Я не хочу делать ему больно.

Сорок пять

Достаю из кармана серый мелок и набрасываю сценку: одинокий парусник в бушующем море. Намачиваю кисточку, опускаю ее в краску и заполняю нарисованный океан беспорядочными мазками. Переминаюсь с ноги на ногу. Пора немного походить.

Иду по коридору к себе в спальню.

Вернувшись в гостиную, хожу по периметру. Заглядываю под диван, иду вдоль полок. Тяну раздвижную дверь – и делаю резкий вдох.

Дверь движется.

Она въезжает в стену, образуя двухдюймовый просвет. Я тянул эту дверь бог знает как долго, и, должно быть, замок наконец пришел в негодность.

А может, это проверка.

Может, Калеб специально оставил ее незапертой, желая посмотреть, что я буду делать. Если я потяну ее дальше, то, держу пари, сработает сигнализация, он примчится домой и мало мне не покажется.

Сердце бешено колотится. Все ощущения обостряются. Нужно оставить дверь в покое.

Иду обратно к столу, но, когда я окунаю кисточку в воду, моя рука дрожит. Беру чистый лист бумаги и рисую на нем неровную синюю линию.

Медленно… медленно… мой пульс начинает выравниваться. Пронесло, ничего плохого не случилось. Я не поддался на провокацию, и, когда Калеб вернется, он увидит, что я вел себя точно так, как и должен был себя вести.

Но мне не дает покоя одна мысль. А что, если это была ошибка? Просто маленькая небрежность со стороны Калеба? Если это действительно случайность, то другого похожего шанса мне не выпадет.

Снова иду к двери, маясь и сомневаясь: поднимаю руку, роняю ее, и так снова и снова.

«Просто открой ее», – приказываю я себе.

Но рука не подчиняется голове.

«Пожалуйста, Сайе. Пожалуйста, попытайся. Ты же можешь сделать хотя бы это».

Рука трясется.

Пальцы дрожат.

Но потом слушаются меня.

Они берутся за выемку, надавливают вправо, и раздвижная дверь легко скользит в стену. Я вижу коридор, но не двигаюсь с места. Может, сигнализация сработает, когда я войду в него. Может, там есть такая же сигнализация, как на подъездной дорожке.

А может, и нет.

«Шевелись, Сайе».

Я чересчур насторожен и когда переступаю запретный порог: меня охватывает какое-то суеверное чувство. Отодвинув обе двери вправо, иду к двери в конце коридора и приказываю себе взяться за ручку.

На этот раз рука послушно подчиняется мне, но дверь оказывается запертой.

Слегка трясу ее. Она тоньше, чем остальные двери в доме. Может даже, у меня получится взломать ее. Но внутренний голос подсказывает: «Не стоит этого делать».

В голове проносятся возможные сценарии печальных последствий. Что, если за этой дверью всего-навсего бельевой шкаф или же комната без окон или оружия, а Калеб вернется домой и увидит, что я натворил? Нет, нужно поступить по-умному. Нужно пройти через эту дверь, но так, чтобы он ничего не заметил. На всякий случай.

Внимательно изучаю дверь.

Между дверью и дверной рамой имеется небольшой зазор, я бегу в гостиную и хватаю с полки видеокассету. Вынимаю ее из коробки, расплющиваю, бегу в другой конец коридора и вставляю коробку в щель, а сам наваливаюсь на дверь. Она мигом открывается.

Сердце колотится как сумасшедшее. Я, определенно, не должен проходить через нее, тут не может быть никаких сомнений. У меня звенит в ушах, словно сработала сигнализация.

Но на самом деле это не так, и я вхожу в темную комнату.

Воздух здесь плотнее, чем в остальном доме, и я слышу какой-то странный гул.

Нащупываю пальцами выключатель на стене и включаю верхний свет.

Передо мной простая квадратная комната с белыми стенами и белым полом, совершенно