леса. Лукач шел впереди. Внезапно он остановился, замер на месте. Полагая, что генерал наткнулся на вражеский пост, я вскинул карабин. Но ошибся. Комбриг заметил в пожухлой траве какой-то неизвестный цветок с распустившимися лепестками и бросился к нему. На лице Лукача было радостное изумление, словно он увидел чудо. Впрочем, увидеть цветущее в лесу растение в декабре — это, пожалуй, было близко к чуду. Под порывами ветра цветок с розоватыми лепестками сильно качался. Казалось, ветер сейчас сломает тонкий стебель. Генерал быстро собрал валявшиеся поблизости камни, обломки скал, сухие ветки и сделал вокруг цветка как бы изгородь. Мы пошли дальше, а Лукач шел и все оглядывался — стоит ли на месте его находка, надежно ли она теперь защищена...

Шла война, жестокая, кровавая. Гибли на фронте люди. Было, конечно, не до цветов. Но генерал с его поэтической душой и тогда не переставал любить природу. В ней он, видимо, находил отдохновение в грозное тяжелое время, покой для сердца и мозга...

Лукач любил шутку, остроту, которые помогали поднимать дух у бойцов, волонтеров бригады. Не раз он подшучивал и надо мной. Зная, например, мою хозяйственную жилку, любовь к созданию продовольственных запасов из трофеев, он не раз говорил, обращаясь ко мне, когда иной раз туго приходилось на фронте с питанием.

— Семьон, сообрази что-нибудь в смысле поесть. Ты ведь запасливый мужик!..

Эти просьбы генерала я слышал и под Гвадаррамой, и под Бриуэге, где были разгромлены итальянские части, и в других местах, где воевала бригада. Улыбаясь, прищурив хитро глаз, он говорил работникам штаба, глядя на меня:

— Имейте в виду, никто нас не накормит, кроме Семьона. Ведь он же старый повар. Во Франции еще кулинарил...

Когда республиканские войска освобождали от мятежников какой-нибудь город или деревню, Лукач говорил:

— Только Семьон может подтвердить взятыми трофеями, какая у нас победа...

Мне запомнилась гора Сант-Христобал, которую взяли бойцы в секторе фронта Бриуэге. Лукач сразу же ее перефразировал по-своему, назвав гору «Сам Христ бывал тут, а теперь здесь мы», — рассмешив всех бойцов до слез...

Однажды в штабе бригады, километрах в тридцати от Мадрида, происходило совещание командиров частей. Мне нужно было срочно поехать в один из гаражей Мадрида, произвести мелкий ремонт машины. Я подошел к Фрицу и тихо попросил разрешения отлучиться. Лукач увидел меня и спросил:

— Семьон, ты куда это собираешься?

— В Мадрид, товарищ комбриг.

— Прекрасно! Захвати, пожалуйста, для меня, если сможель, хорошую зубную щетку и порошок. А то сапоги чищу, а зубы — нет. Уже плесенью начали покрываться. А зубы это тоже оружие против врага... Не хватит винтовок и пулеметов — будем зубами перегрызать горло противника...

Все засмеялись. Шутка, видимо, была своего рода отдушиной для разрядки напряженной обстановки, царившей на совещании.

Очень переживал генерал гибель бойцов на фронтах. Припоминаю тяжелые бои в Университетском городке. Мы понесли тогда немалые потери. Нам удалось остановить врага на подступах к испанской столице, но это обошлось нам не дешево. Много волонтеров осталось лежать в земле городка[15]. В числе их был и член ЦК немецкой Компартии антифашист Ганс Баймлер.

Когда Лукачу сообщили о его гибели, генерал схватился за голову.

— Боже мой, какие гибнут люди! — глухо простонал он.

В устах командира, который ведет в бой бригаду, сам каждый раз подвергается опасности (он и погиб на фронте), эти слова звучали с особой силой, с невыразимой горечью. Ведь идет война. Жертвы неизбежны. Он об этом сам говорил на плацу в Альбасете, где формировалась бригада, но его ум, сознание не могли примириться с этим. Генерал Лукач до щемящей боли в сердце любил людей...

Адъютант Эйснер, который знал комбрига ближе, рассказал мне кое-что из его удивительной биографии. В своей стране — в Венгрии — он был заочно судим и приговорен к смертной казни, как «опасный государственный преступник», непримиримый враг антинародного режима.

Лукач очутился в России, где произошла революция. Когда вспыхнуло пламя гражданской войны в молодой Республике Советов, он добровольно вступает в ряды красных бойцов. Смело сражается в Сибири против Колчака, затем на юге — против Врангеля. Лукач защищал Советскую Республику с такой же самоотверженностью и страстью, с какой он теперь защищал республиканскую Испанию.

Только самые близкие знали, что его спина покрыта страшными рубцами — следы белогвардейских шомполов, которые он «заработал» в гражданскую войну в Советской России, что на его теле восемнадцать старых ран. Девятнадцатая рана под Уэской оказалась смертельной...

Только много позже после испанских событий я узнал, что погибший командир Двенадцатой интернациональной бригады генерал Пауль Лукач — это замечательный венгерский писатель-коммунист Матэ Залка, автор известного романа «Добердо» и многих других произведений.

Эрнест Хемингуэй, отлично знавший отважного генерала, вернувшись из Испании, спустя два года напишет простые строки, трогающие за сердце всех честных людей мира, о погибших под стенами Мадрида и на Арагонском фронте, на севере и на юге, везде, где они своей грудью защищали республику...

«Этой ночью мертвые спят в холодной земле в Испании... Но весной пройдут дожди и земля станет рыхлой и теплой. Ветер с юга мягко овеет холмы. Черные деревья опять оживут, покроются зелеными листьями, и яблони зацветут над Харамой. Весной мертвые почувствуют, что земля оживает... Как земля никогда не умирает, так и тот, кто был однажды свободен, никогда не вернется к рабству... Мертвым не надо вставать. Теперь они частица земли, а землю нельзя обратить в рабство. Ибо земля пребудет вовеки. Она переживет всех тиранов...»

Пабло Фриц отозван домой

Барселона, где в госпитале лежал Пабло Фриц, все чаще подвергалась бомбежкам фашистской авиации, напряженная обстановка мало благоприятствовала скорейшему заживлению ран. И все же хоть и медленно, но дело шло на поправку.

Больной начал вставать с постели, медленно передвигаться по палате. Это радовало. Мне хотелось чем-нибудь его развлечь, а точнее — отвлечь от грустных мыслей, вызванных тем, что он выбыл надолго из строя. И вот подвернулся один случай.

Однажды я узнал, что в Валенсии идет советский фильм — о праздновании 1 Мая в Москве. Предложил съездить посмотреть его. Мой «шеф» с радостью согласился. Мы раздобыли машину и отправились туда.

Фриц бесконечно был признателен мне за это «мероприятие», хотя, откровенно говоря, я опасался, что поездка в Валенсию отрицательно скажется на его состоянии. Ведь у него только недавно затянулась