одном из госпиталей. Старый моряк[13] тоже был бойцом нашей Двенадцатой интернациональной бригады и получил в одном из последних боев тяжелое ранение.

— Давненько я тут лежу, Чебан, а толку мало. Медленно заживают раны, потому что плохо лечат. Не лечат, а калечат, если хочешь знать. Как у нас говорят на Украине: аби як, про людське око. А может, все это сознательно делается, чтобы затянуть возвращение в строй бойцов? Я так думаю.

Опасаясь, чтобы Пабло не попал в плохие руки, я связался с местной коммунистической организацией, и мне порекомендовали устроить его в госпиталь, медперсонал которого состоял в своем большинстве из коммунистов.

Здесь военному советнику были обеспечены действительно хороший уход, квалифицированное лечение.

Хотя в палате находилось много больных — около сорока человек, в большинстве раненые защитники Мадрида, мой нетребовательный «шеф» заявил, что от этого он не ощущает никаких неудобств. Наоборот, ему даже веселее.

Вскоре сюда прибыла на излечение еще одна группа бойцов. Все они оказались из нашей бригады. Узнав военного советника бригады, ребята очень обрадовались такому соседству.

Столик возле кровати Пабло всегда теперь был завален подарками, цветами. Это было дело рук родственников и друзей раненых бойцов, которые «по секрету» рассказали им, что рядом с ними в палате лежит командир из интернациональной бригады, коронель Пабло Фриц, проливший кровь за республиканскую Испанию, за то, чтобы небо над страной всегда было голубым и «никто не мешал нам жить и смотреть корриду...»

Дорогой всем человек

Испанцы — горячий, веселый и жизнерадостный народ. Этими чертами очень напоминают французов. Впрочем, мне кажется, что испанцы по сравнению с ними более энергичны, решительны, напористы и... беззаботны.

Несмотря на свой веселый характер, испанцы тяжело переносят горе, гибель близких людей, друзей. Так было, когда они узнали печальную весть — о смерти Лукача. Расскажу подробнее о его похоронах.

Мертвого командира Двенадцатой интернациональной бригады доставили в Валенсию. Это было в середине июня 1937 года. Кажется, еще никогда население этого южного города не проливало столько слез, как в тот печальный день, когда траурная процессия медленно двигалась к зданию бывшей иезуитской семинарии, где было решено выставить гроб с телом генерала...

На правительственных учреждениях, административных зданиях — приспущенные флаги. Красные полотнища, увитые крепом, недвижимы. В тот день была адская жара. Город напоминал огнедышащий вулкан. Ни малейшего дуновения ветерка, никакой прохлады, хотя море под боком. В огромном зале семинарии, занятой комитетом Валенсийского крестьянского союза, на помосте возвышается гроб.

Идут и идут мимо гроба люди. Проходят в скорбном молчании, поднимая вверх крепко сжатый кулак, как клятву мести врагу, — испанцы, венгры, русские, поляки, французы, бельгийцы, итальянцы, болгары...

Хоронили его, когда начала спадать жара, под вечер. В воздухе плыли траурные звуки оркестра. Они перекрывали гудки автомашин, отдававших салют, звонки трамваев, запрудивших центральную магистраль города, где двигался траурный кортеж. В последний путь генерала провожала вся Валенсия...

На могиле Лукача рабочие воздвигли памятник из белого камня с высеченными строками из хорошо известного в Испании стиха советского поэта Михаила Светлова «Гренада».

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

За то, чтобы земля принадлежала крестьянам, чтобы испанский народ был свободен и не знал тирании, — за это отдал Пауль Лукач жизнь, покинув свою хату, родину Венгрию...

В Двенадцатой бригаде не было ни одного бойца, который бы не боготворил своего умного и справедливого, человечного и веселого командира. В нашей бригаде насчитывалось восемнадцать национальностей. Для всех он был командиром-отцом, командиром-братом. Для каждого всегда находил несколько подбодряющих слов на своем смешанном «интернациональном» языке — испано-франко-немецко-венгерско-польско-русском. И его все понимали. Любимым призывом генерала было два слова: «Анимо, компаньерос!» — бодрее, товарищи!

Примечательная черта в его характере — отеческая забота о людях. Как ни сложна, как ни тяжела была обстановка на фронте, однако он постоянно думал о нуждах бойцов, трогательно заботился о них, придирчиво проверял, накормлены ли они, обуты, одеты, отдохнули ли перед наступлением.

Не могу не вспомнить о случае со мной. Не разрешив меня будить в тот злосчастный июньский день, когда я задремал за баранкой машины во дворе штаба, Лукач тем самым сохранил мне жизнь, но погиб сам со своим шофером под Уэской...

За несколько месяцев до этого — глубокой осенью — на одном из секторов фронта под Мадридом создалась очень напряженная обстановка. На командном пункте у моста Сан-Фернандо было принято решение контратаковать противника.

На помощь испанским частям, оборонявшим столицу, как раз подошла колонна республиканских танков. После короткого совещания командиры частей, участвовавших в операции, отправились по своим местам. Лишь комбриг Лукач, начальник штаба Белов и военный советник Фриц остались в маленьком домике командного пункта. Неожиданно послышались выстрелы вражеской артиллерии. Близко начали рваться снаряды. За столом с невозмутимым видом сидел советник и не спеша сверял свою карту-трехверстку с картой начальника штаба. Стрельба тем временем усиливалась. Фриц поднялся с места, спрятал карту в планшет, небрежно перебросил его через плечо, спокойно сказал комбригу:

— Схожу-ка я, если не возражаешь, туда, где готовится наша контратака. Надо все посмотреть своими глазами. Пощупать руками, как говорят украинцы.

Лукач с беспокойством взглянул на своего советника и сказал:

— Конечно, еще как возражаю, Пабло! Но возражай не возражай, а ты ведь такой человек, что все равно не послушаешься, пойдешь. Знаю тебя уже достаточно...

Советник улыбнулся, тепло посмотрел на комбрига. Тот приблизился к нему, обнял за плечо, произнес:

— Ладно, иди! Тебя не удержишь. Но только прошу, дорогой, об одном: будь осторожнее, береги себя. Нам еще, ой, как много дел предстоит...

Неравнодушной была у Лукача душа к природе. Он любил лес, деревья, цветы. Подолгу мог стоять возле какого-нибудь диковинного дерева, красивого куста или яркого цветка и сосредоточенно созерцать их. Часто встречавшийся с комбригом военный советник Ксанти[14], находившийся в Испании и помогавший республике в организации разведки, рассказывал:

— Готовилась наступательная операция республиканских войск на Боадилья-дель-Монте, это южнее Посуэло, накануне захваченное фашистами. Боадилья граничила с лесом. Мы с Лукачем решили произвести командирскую разведку и детально изучить ту местность на краю леса, где предполагалось скрытно сосредоточить для атаки батальоны.

Был декабрь. Дул холодный пронизывающий ветер. Тревожно шумели верхушки деревьев. Мы углубились в чащу