– Прошу вас, леди. – Голос у него мягкий, шепчущий, и Кэри он внушает иррациональный страх. Она присаживается и смотрит уже не на паркет, но на зеленое сукно стола. По левую ее руку – коробка с запечатанными колодами карт. По правую – с фишками.

– Милая леди вновь почтили нас своим присутствием. – У Мясника печальное отрешенное лицо и удивительно тонкие руки с белой, почти прозрачной кожей. Волосы длинные, до плеч и локонами.

Он всегда говорит очень тихо, с грустью, даже когда выигрывает. И нельзя понять, рад он выигрышу или нет. Вот проигрыши его огорчают, и серые глаза опасно темнеют. А Полковник, видя эту темноту, оглаживает трость. И Кэри почти догадывается, что под деревянной оболочкой трости скрыт узкий клинок. Впрочем, в этом месте догадки лучше оставлять при себе.

– Хватит языками чесать, – ворчит Полковник, но без обычного раздражения.

Он не любит женщин и с присутствием Кэри смирился как с неизбежным злом. И он, пожалуй, единственный, кто вообще обращает на нее внимание. И еще Ригер.

Этот держится в стороне и, кажется, боится остальных. Он последним занимает место за столом и, прежде чем сесть, бросает нервные взгляды на соседей, словно опасаясь, что сегодня ему будет отказано в игре. И злясь на себя за слабость, он храбрится:

– Эй, мышка-малышка, поцелуй на удачу!

Мясник вздыхает, а Полковник не дает себе труда скрывать недовольство. Ему не нравится Ригер, слишком шумный, нарочито несерьезный и неудачливый.

– Начинаем. – Сверр занимает место по правую руку Кэри. И сам подает ей колоду, выбрав из нескольких наугад. Он никогда не играет, но получает удовольствие, наблюдая за чужой игрой.

Распаковав колоду, Кэри перекидывает листы карт, отрешаясь от всего – голосов за стеной, слишком тонкой, чтобы спрятать звуки этого места; поскрипывания стула под Полковником, нервных подрагиваний пальцев Дирижера, мечтательного взгляда Мясника…

Карты и она, Кэри, существуют сами по себе.

– Раздавай уже, – ворчит Ригер, ерзая на месте.

И Сверр кивает.

Карты ложатся на сукно. И Ригер принимает свои сразу, Полковник проводит по рубашкам жесткими пальцами и убирает руку, словно передумав играть. Мясник подвигает по одной. Дирижер – стопкой и разглядывает каждую пристально…

Игра, начавшаяся незадолго до полуночи, тянется до утра.

Перерывы коротки.

И Ригер, который начинает проигрывать сразу, требует подать выпивку. Полковник ходит по комнате, его трость считает половицы, стучит громко, раздражающе. Мясник просто откидывается на спинку стула. Он сидит, скрестив руки на груди, и разглядывает игроков сквозь длинные ресницы.

Сверр уходит.

А Кэри пересаживается в кресло, стоящее в углу комнаты, возле окна, забранного мелкой решеткой. Она сидит, по-прежнему не глядя на игроков, а те делают вид, что не замечают Кэри. Разве что Ригер на третьем или четвертом перерыве, разогретый неудачами и спиртным, подходит.

– Что, мышка-малышка, снова мне не фартит? – Впрочем, и он не настолько теряет край, чтобы нарушить незримую границу. Он становится между Кэри и остальными. – Ничего, вот увидишь, отыграюсь…

Отыгрываться у него не выходит. И Сверр, вернувшись в игровую комнату, теснит Ригера к двери. Но Ригер – меньшее из зол… чужаки, которым случается попасть в круг избранных, – куда хуже. Их предупреждают о неписаных правилах, но всегда находится кто-то достаточно наглый, чтобы правилами пренебречь, как тот парень с массивной золотой цепью на шее.

Он следил за Кэри на протяжении всей игры, и Сверр дичал, чувствуя его внимание. Сдерживался. Улыбался. И только рука, легшая на плечо Кэри, тяжелела.

– Не переживай, милая, я скоро, – сказал Сверр, когда объявили перерыв. И усадив Кэри в ее кресло, подал чай.

Он ушел, а чужак подобрался вплотную. Он стоял, сунув одну руку в карман жилета, новенького, сшитого из плотной блестящей ткани. Пальцы другой гладили цепь.

– Сколько он тебе платит, цыпа? – поинтересовался чужак.

Кэри промолчала.

– Я дам больше. Если сойдемся, конечно…

Полковник крякнул, и трость его громко ударила о стену. Дирижер мягко заметил:

– Вы нарушаете правила, юноша.

– Отвянь, – сказал чужак.

– И вправду, к чему вставать на пути чужой глупости, – миролюбиво произнес Мясник, подпирая подбородок сложенными щепотью пальцами.

Чужак же потянулся к маске.

Коснуться он не успел. Сверр оказался вдруг в комнате и, схватив чужака за горло, отбросил к стене.

– Ты чё? – Человек попытался встать, и Сверр позволил ему, но только затем, чтобы развернуть и ударить головой о стену. Он поймал парня за цепь, перевернул ее в руке, намотав на пальцы, и цепь впилась в толстую шею, но выдержала. Сверр же спокойно, с улыбкой, смотрел, как дергается человек, сучит ногами и пытается сунуть пальцы под цепь. Губы его хватали воздух, а лицо наливалось кровью, губы синели.

– Хватит, – попросил Полковник.

Сверр зарычал…

– Милая, – Мясник смотрел на сцену с явным удовольствием, – вы бы попросили его остановиться. Нам лишние трупы ни к чему.

И Кэри, преодолев странное оцепенение, ею овладевшее, поднялась. Она подошла к Сверру – три шага, и каждый дался с трудом.

– Пожалуйста. – Она коснулась его. – Отпусти.

– Пожалуйста, – отозвался Сверр, отбрасывая человека. – Отпускаю. Дома поговорим.

До дома его не хватило. Остаток вечера Кэри чувствовала на себе нервный раздраженный взгляд. И руку Сверр с плеча не убирал, едва сдерживаясь, чтобы не сдавить его. Он ушел, не попрощавшись с мадам Лекшиц, плащ швырнул в лицо Кэри, велев:

– Одевайся.

А в экипаже сдавил руки.

– Кто он?

– Не знаю, – спокойно ответила Кэри.

– Знаешь. – В волосах Сверра проступили иглы живого железа, которое рвалось, требуя выхода. Он сдерживался, из последних сил, но сдерживался. – Иначе почему просила отпустить?

Пальцы впивались в запястья. И снова останутся синяки, но…

– Пожалуйста, Сверр. – С ним следовало разговаривать мягко, и тогда Сверр услышит.

Возможно.

– Я впервые увидела его здесь. Но… я не хотела, чтобы ты его убил…

Ждет.

– Не при мне.

Смотрит. И пятна живого железа расплываются по щекам.

– Я… мне неприятно было бы… – Кэри осторожно подбирала слова. – Видеть его смерть. Чью-либо смерть. Я ведь…

Она всхлипнула, и пальцы разжались.

– Прости. – Сверр обнял ее, прижав к себе. – Прости, маленькая моя, я вновь напугал тебя… прости… он меня разозлил.