Старейшины и нойоны, притихнув, внимательно слушавшие его, сразу загомонили, как только он закончил:

– Это очень правильное решение!

– Давно мы не приносили восточным богам жертв людьми.

– Таргудай-сэсэн как всегда думает за нас.

– Ему и долю из добычи повысим…

Тэмуджин, услышав о жертве людьми, напрягся всем телом, сердце в груди застучало: «Не меня ли задумал отправить к восточным богам? – Но, поразмыслив, вспомнив о своем вчерашнем сне и словах Кокэчу о том, что Таргудай не решается трогать даже улус его отца Есугея, он успокоился: – Нет, на это он не пойдет, знает, что тогда предки его самого в темницу Эрлиг-хана отправят…»

Таргудай так же, как вчера, наливал и подносил чашу улигершину, тот отпивал, долго и витиевато говорил славословия щедрым хозяевам, очагу и онгонам.

Тэмуджин не слушал их, успокаивая себя от внезапной тревоги, он думал о своем: «Таргудаю, должно быть, только сегодня взбрела в голову мысль о таком приношении богам. Если бы он задумал это вчера, то тогда и сказал бы об этом: вчерашним вечером или, самое позднее, нынешним утром. А Кокэчу все-таки, видно, как-то узнал об этом – не иначе, он следит за его мыслями – и там, у костра, он не зря дважды повторил, чтобы мы не ехали в курень и до вечера отсыпались в степи, чтобы в эту опасную пору лишний раз не попадаться на глаза Таргудаю…»

Начав думать о друге, Тэмуджин вдруг снова ощутил в себе знакомое раздражение: «Умен, проницателен Кокэчу, только есть в нем один нехороший червь – все поучает да намеками бросается, а что он в них прячет, не сразу догадаешься, и даже наедине не поговорит на равных. И все время кажется, что он хочет понемногу приручить меня, взять надо мной власть… Вот и сейчас ведь не прямо предупредил о задумке Таргудая, нет, он намекнул потаенно, будто западню приготовил, чтобы слова его потом как палицей по темени ударили, огнем прожгли. А ведь мы могли не послушаться его и сразу вернуться в курень… Хотя, Кокэчу, наверно, не думал, что Таргудай тронет меня, однако ведь он сам говорил, что Таргудай человек неустойчивый, порывистый и может выкинуть всякое… Ни на кого нельзя положиться, даже Кокэчу сначала одно говорит, а потом обратное, и нельзя понять, думает или нет, когда говорит, или он нарочно запутывает…»

Тэмуджин все больше раздражался, думая о молодом шамане и, хотя понимал, что тот ему сильно помогает и для него он сейчас единственный человек, на кого можно надеяться, он почему-то все отчетливее ощущал в себе холодноватое чувство к нему, похожее на обиду и разочарование.

Улигершин уже начал свою песню. По юрте порывисто и громко разносился свежий, отдохнувший за день его голос:

Хан Хюрмас вождь белых богов

Хан суровый, мудрец просветленный…

Все, что имеет вес, он вывесил,

Все, что имеет число, он вычислил,

Силач первородный на всех небесах –

От нижнего неба до дальних звезд

Ни один, кто с ногами, не догонит его,

Ни один, кто с руками, не повалит его;

Стрелок, не знающий цели такой

В трех мирах, что он не попал бы стрелой.

На полном скаку в любую из сторон

С полуоборота в седле он стреляет вдогон.

Конь его помчится – не видно ног,

Черный ветер его догнать не смог.

Говорят мудрецы, что конь по седоку,

Говорят старики, что стрела по стрелку.

Вот Хан Хюрмас собирается в путь,

В гости к срединному хану – брату своему,

К тому, кто на среднем небе живет

Меж черных и белых богов, не знаясь ни с кем,

Имя того – Сэгээн Сэбдэг…

Сидевший впереди нукер покачнулся вправо, задремав, в это время Таргудай опять увидел Тэмуджина, раздраженно нахмурился и отвел глаза. Сидевший справа мужчина, на которого повалился заснувший нукер, толкнул его локтем, тот встряхнулся, выпрямившись.

«Нет, Таргудай не может убить меня, – снова уверенно подумал Тэмуджин. – Тогда он по-другому посмотрел бы, уже не злился бы и не отводил глаза…»

И снова лезли в уши слова улигершина:

Под семидесятидневным непрерывным дождем

Ни разу еще не промокшие,

В семидесяти разных тяжелых битвах

Ни разу еще не пробитые

Железные сине-черные доспехи

На широкой своей спине закрепил.

В восьмидесяти битвах не сломавшийся,

О твердые кости не затупившийся,

Целое надвое разрубающий,

Булатный свой заговоренный меч

На левый бок он повесил.

Лук боевой, свой охотничий,

Желтый свой лук из оленьих рогов,

С остовом из столетней березы

На правый бок он повесил…

«А кого он отдаст восточным богам? – подумал Тэмуджин. – Богам преподносят обычно пленных или рабов, если только боги сами не потребуют кого-то из рода или айла… Он вспомнил рассказы о том, как отец Хабул-хана Тумбинай-сэсэн однажды заболел и был при смерти, а шаманы сказали, что восточные боги согласны взять за него кого-нибудь из его братьев. Тогда младший из всех Эрхэтэ-багатур вызвался идти в жертву, его отдали, а Тумбинай выздоровел и прожил еще долго…»

Улигершин пел свое:

Сэгэн Сэбдэг порядок во всем любя,

Сажает гостя по правую руку от себя,

Садится гость на почетное место,

Сразу за пиршественным столом стало тесно…

…Мог бы тот пир завершиться бедой:

Хан Хюрмас чуть язык не проглотил с едой,

Пальцы себе он едва не отъел…

Но смазали пальцы волшебной мазью,

И покусанные пальцы зажили сразу…

…Два властелина, наконец, наевшись,

Крепкой арзы вдоволь напившись,

Начинают беседу, друг против друга усевшись.

Каждый из них помногу знает,

Каждый из них свой ум имеет,

Каждый говорит в свою очередь,

Послушав другого степенно и вежливо.

Так вот они то о старинном вспомнят,

То о новом они друг другу расскажут,

То, что прежде прежнего было, выясняют,

То, что позже позднего стало, объясняют…

Тэмуджин незаметно заснул.

Снова ему приснились белые облака. Сначала они туманом курились вокруг него, медленно проплывали мимо, потом белоснежным мхом стали ложиться ему под ноги и он зашагал по ним, взбираясь все выше и выше. Снова показалась большая белая юрта и та же седая старуха у двери. На этот раз рядом со старухой сидел молодой воин в высоком шлеме с волосяной кисточкой на острой макушке. Выпрямив спину, он смотрел куда-то в сторону и, казалось, был чем-то недоволен. Старуха поманила рукой Тэмуджина. Он подошел, низко поклонился.

– Это мой праправнук Чингис Шэрээтэ Богдо, – сказала старуха, указывая на воина. – Вам нужно познакомиться и поговорить.