свет. Рассеянный лунный муар повис в комнате, придав голубоватый оттенок изразцовой печи, хрусталю на комоде и содержимому сброшенного на пол чемодана.

– Так что ты собиралась мне сказать? – спросил Додо утром, обнимая проснувшуюся Аду. – Каким спешным делом можно оправдать ночной визит незамужней барышни в спальню мужчины?

Она улыбнулась, сонно и нежно.

– Пусть мужчина не льстит себе. Для этого визита у барышни была более серьезная причина, нежели испытание его талантов. Которое, к слову, он выдержал с блеском.

– Где ваш стыд, сударыня? – притворно возмутился Додо, краснея от удовольствия.

Обоим потребовалось приложить усилие, чтобы возобновить разговор.

– Во вторник мы приглашены на ужин к Танеевым. А еще… я поняла, что мы ошиблись – Мария Чижова не убивала Анну Брюс.

Додо закусил губу и как будто не удивился.

– Как ты это поняла?

Ада перевела взгляд в потолок.

– Должна признаться, я ездила в «Жемчужину», чтобы встретиться с Леной Оржельской. Прежде чем ты начнешь ворчать, замечу, что это была последняя встреча – Лена уезжает в Дрезден, выходит замуж. Она познакомила меня со своим женихом, а он знал Юхани Киркинена. Пекка и в восемнадцатом году еще работал на немцев, именно тогда Мария выяснила, кто он на самом деле. И никак не раньше. Выходит, у нее не было причин желать смерти Анны. Да, она пустила нас по ложному следу, но защищала она не себя, а мужа, его репутацию, – Ада прищурилась. – Почему-то мне кажется, будто ты уже знал, что Мария не убийца.

– Я не знал о немце, но ты права – Мария не убивала Анну. Кажется, я понял, кто это сделал, вот только ума не приложу, почему.

Ада приподнялась на локте:

– Ты расскажешь мне?

– Я снова могу ошибаться. Обсудим это позже. Ступай к себе, сделаем вид, что ничего не было. Не хочу, чтобы на тебя смотрели косо.

Едва Ада успела переодеться и уложить волосы, как в ее дверь постучал Николай. Они вышли вместе, Брискин нагнал их во дворе, как всегда вежливый и бесстрастный. Никто ничего не заподозрил. Людям свойственно видеть то, что они привыкли видеть.

Днем Ада и Додо почти не разговаривали, но после ужина встретились в любимой беседке. С моря дул ветер, Ада подставила ему лицо и, смежив веки, почувствовала, как ладонь Додо накрыла ее руку на перилах.

– Ты придешь сегодня ночью?

Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.

– Жестокая. Так ты мстишь за то, что я собирался уехать в Выборг? Что ж, я это заслужил.

– Ты бы правда уехал? – Ада повернулась к нему.

Он тоже развернулся к ней, нежно заправил за ухо серебристую прядь, выбившуюся из ее прически, и поцеловал в лоб.

– Я бы раскаивался в этом до конца дней.

Во вторник Аду и Додо приняли у Танеевых. Они пришли берегом, держась за руки и молча наслаждаясь обществом друг друга. Время долгих бесед миновало. Лео Мутанен, поджидая их на пляже, швырял в воду плоские камешки.

Когда они втроем приблизились к крыльцу, дверь открыла пожилая дама. Очевидно, она увидела гостей из окна веранды. В доме их встретила ее дочь, дородная, круглолицая, одетая в темное шерстяное платье без украшений. Ада догадалась, что некогда Анна Танеева-Вырубова была еще полнее, но сильно похудела за последнее время. Она опиралась на костыли – последствие травмы, полученной при крушении поезда в 1915 году.

Удивительно, но внутри дача казалась меньше, чем снаружи. Мать и дочь провели Лео и его друзей в небольшую гостиную, где был накрыт ужин – вареная картошка, соленые огурцы, хлеб. Додо протянул Надежде Илларионовне бутылку домашней наливки.

Обстановка гостиной, как и в целом дачи, некогда принадлежавшей обер-гофмейстеру императорского двора, мало отличалась от скромной обстановки флигеля на «Вилле Рено»: старые обои, протертые ковры, тяжелые пыльные портьеры. Стены украшали литографии Петербурга и пожелтевшие семейные фотографии. Рядом с белой изразцовой печью висел портрет государя в мундире полковника лейб-гвардии Гусарского полка. В углу на полочке, аккуратно расставленные заботливой рукой, поблескивали фольговые образки Спасителя и Божией Матери.

После знакомства и обмена общими фразами гости отметили про себя прямоту и простодушие бывшей фрейлины императрицы. Анна Александровна была лет на десять старше Ады, но по разговору вполне могла сойти за ее ровесницу.

– Так тяжело было покидать родину! Я уезжала босиком, в драном пальтишке. Родственники мамы прислали денег, но всё равно их не хватает.

– Зато, милостью Божьей, здесь ты спасена от большевиков, – сказала Надежда Илларионовна. – Сколько клеветы и грязи, сколько страданий ты вынесла в заключении, бедная моя девочка. Аню несколько раз арестовывали, – торопливо пояснила хозяйка. – В тюрьме ей пришлось сносить жестокость и наглость солдат.

Когда Лео обмолвился, что Додо и Ада не понаслышке знают о камерах на Гороховой, Анна Александровна с удивительной откровенностью поведала им историю своих злоключений в Петроградской Чека.

– Меня туда забирали дважды по каким-то нелепым доносам. Только молитва меня и спасала в кромешном аду. Самое страшное, когда женщин уводили ночью: одни возвращались, другие нет. Никто не знал своей участи. Когда меня гнали вниз за кипятком или в уборную, я проходила мимо сырых и темных одиночных камер. Они пустели чаще других… Вас, верно, держали в такой же, Денис Осипович?

Ада, содрогнувшись, посмотрела на Додо и прочла на его лице отражение собственной муки – он в этот момент думал о том, что пришлось вынести ей.

– Я пробыл там совсем недолго, – уклончиво ответил он.

– Но, безусловно, в Петропавловской крепости было намного хуже, – продолжала Анна Танеева. – Солдаты морили меня голодом. В бурду, которую мне приносили, они плевали, клали стекло… От слабости у меня часто бывали обмороки. Меня находили на полу и пинали ногами. Несколько раз пьяные солдаты врывались ко мне в камеру, грозя изнасиловать. Я чудом спаслась, не иначе.

Додо незаметно сжал руку Ады под столом. Лео молча разлил наливку по рюмкам. Надежда Илларионовна вздохнула:

– Когда мы с мужем, хлопоча об освобождении Ани, пришли к Керенскому, он наговорил гадостей. Сказал, что Александре Федоровне, Распутину и Вырубовой надо поставить памятник за то, что помогли совершиться революции.

– Многие так считали, – с горечью заметила Анна Александровна. – Государыню называли немецкой шпионкой. Клеветники говорили, что она приезжала в Ставку, чтобы передавать мужу последние приказания Распутина. А она просто очень любила государя. Ее не понимали, застенчивость принимали за надменность. А как она страдала оттого, что сама передала наследнику ужасную болезнь – гемофилию! Это, безусловно, скрывали. Даже от членов семьи. Государь, государыня и великие княжны жили в своем маленьком кругу, никого