— Хм… не сказала бы, что они мне нравятся. — Онаоткинулась на старой кушетке и вздохнула. — Наверное, они опасны, ябеспокоюсь насчет Мэнди и, конечно, не хотела бы попасться им в руки.

— Но…

— Но мне нравится их стиль, — сказала она иулыбнулась. — А тебе?

Я хотел возразить, но передумал. Против правды не попрешь:«антиклиент», несомненно, обладал стилем. Все у них было в струю, причемкрутизну они использовали новым, оригинальным способом. Я потратил годы,изучая, как инноваторы меняют мир, и процесс этот всегда бы не прямым, авероятностным, отфильтрованным сквозь сито деятельности охотников за крутизной,трендсеттеров и, наконец, гигантских компаний, в то время как сами инноваторыоставались невидимыми.

Это как в эпидемии: пациента ноль всегда труднее всеговыявить. Следить за тем, как инноватор предпринимает прямые действия, этопросто здорово. Завораживает. «Антиклиент» снимал рекламные клипы, устраивалпрезентации, проводил свою собственную, причудливую маркетинговую кампанию.

Мне хотелось посмотреть, каков будет следующий шаг.

— Возможно, — признал я. — Но чего,по-твоему, они добиваются?

— В долговременной перспективе?

Джен глотнула кофе.

— Думаю, ты был прав насчет булыжников.

— «Антиклиент» хочет пошвыряться камнями?

— Нет. Ну, может, немножко и пошвыряется: булыжниктуда, булыжник сюда. Не это главное. По моему разумению, его цель — ослабитьраствор, удерживающий кладку мостовой.

Я нахмурился: такой ход мысли казался чреватым головнойболью пака-пака.

— Не могла бы ты чуточку прояснить свою метафору?

Джен покачала головой.

— Ты знаешь, что за раствор я имею в виду. Нечто,контролирующее образ мыслей каждого, то, как он видит мир.

— Рекламу?

— Это не просто реклама, а целая система: маркетинговыекатегории, племенные границы, все те конструкции, в которые улавливаются люди.Или в которых замыкаются.

Я покачал головой.

— Не знаю. Нулевой выпуск «Хой Аристой» ведет огонь изпушек по воробьям. Я имею в виду — что они хотят показать? Что избалованныеотпрыски богатых семей смешны? Я не вижу здесь ничего революционно нового.

— Ты по-прежнему хотел бы рассказать Хиллари Дефис отом, что видел в «Подвижной дурилке»? С ее связями она, вероятно, могла бы остановитьвсе еще до того, как заработал печатный станок.

Я рассмеялся.

— Черт возьми, нет, конечно!

— Вот именно, Хантер. Раз ты хочешь это отправить,значит, хочешь посмотреть, что выйдет. Каждый, кто получит экземпляр в руки,жадно проглотит каждую страницу, даже те несчастные люди на картинках. Потомучто это информация извне. И мы все изголодались по ней.

— Но что в итоге это даст?

— Как я уже говорила, это ослабит раствор,цементирующий каменную кладку.

— И они смогут швырять больше камней?

— Нет, Хантер. Ты что, еще не въехал? «Антиклиент» непросто хочет пошвыряться камнями. Он задумал развалить мостовую. Замысел в том,чтобы кидать камни начали все.

Спустя несколько минут снаружи прозвучал клаксон: на улице,в удлиняющихся тенях раннего вечера, ждал длинный лимузин. Когда мыприблизились, тонированное окошко опустилось на несколько дюймов и оттуда,сжимая лист бумаги, высунулась пурпурная рука.

Я почувствовал холодное дыхание автомобильного кондиционераи еще более холодный взгляд: молодой пурпурный хой аристой таращился на меня сзаднего сиденья.

Он исчез, когда опустилось окно, и, в то время как Дженпросматривала бумагу, я проследил за машиной, влившейся в транспортный поток,унося своего пассажира назад, к хорошо охраняемым участкам Верхнего Ист-Сайда.

— Ну, тут особых мозгов не надо, — заявила Джен,склонившись над нашей добычей.

Список был составлен на фирменном бланке «Хой Аристой» —бумага цвета зеленого яблока с золотым тиснением, буквы отпечатаны сочнойпурпурной краской. Он включал всех подозреваемых: производителя несусветнодорогих дамских сумочек, банк в одной тропической стране, известной какоффшорный рай, национальный комитет некой политической партии. Но одно названиестояло особняком, столь же «неприметное», как паук «черная вдова» на кускебелого хлеба.

— «Два на два продакшн».

— Звучит знакомо, — заметила Джен.

Мне припомнились слова Хайро, касавшиеся его раскола с МвадиУикерсхэм по поводу роликовых коньков: «два на два» или смерть.

У меня вырвался смешок.

— А ведь, похоже, это действительно насчет колес.

Когда в давние времена английские джентльмены охотились, онивремя от времени орали во всю мощь своих легких клич: «Сохо!» (Почему, я точноне знаю, может, тогда это означало «Ату!» или что-то в этом роде.) Значительнопозже, когда многие былые охотничьи угодья пустили под застройку и туданапихали магазинов, театров и ночных клубов, какой-то гений из числа торговцевнедвижимостью, видать в память о прошлом, решил присвоить новому крутому районутакое название — Сохо.

Значительно позднее заброшенная промышленная зона южнееХьюстон-стрит была реконструирована, там открылись магазины, театры, ночныеклубы, и какой-то новый гений из числа торговцев недвижимостью решил вдохнутьновую жизнь в старый, но не потерявший крутизны бренд Сохо, благо тому нашлосьпростое обоснование.[2]

Впоследствии тот же принцип образования названий стал соскоростью тропической лихорадки распространяться и на другие районы. Видимо,гениев среди торговцев недвижимостью хоть пруд пруди.

В наши дни, когда продвинутая молодежь, тоже своего родаохотники, ищет самые крутые магазины, театры, ночные клубы и все такое, у всехна устах клич «Дамбо».[3]

Так называют район старых фабричных зданий и индустриальныхперспектив за Манхэттенским мостом — последнее прибежище истиной крутизны. Наэтой неделе.

Туда и лежал наш путь.

Мы проехали на метро до Йорк-стрит, самого края Бруклина.Вагон попался спокойный, наполненный в основном крутыми ребятами с зачехленнымигитарами и ноутбуками, в татуировках и металле. Все они возвращались домой сработы в качестве дизайнеров, писателей, художников, модельеров. Одного я дажеузнал: мы сидели в одной кофейне. Наверное, один из тех, о которых потомбиографы пишут: «Его первый роман был написан за столиком кафе».