– А я тут при чем? Я мальчиковы слова повторяю. Про то, что старая тетка его затолкала в ящик.

– Да что вы все наговариваете на меня?! – взвилась Евгения Петровна. – Кто тебя, дружочек, и куда засовывал? Ты же сам спрятаться решил, а крышка захлопнулась. Мы тебя обыскались тут все. Заставил нас поволноваться, шалун.

Иван вытер глаза и нос рукавом, посмотрел на Фомину долгим и очень недетским взглядом. Спросил, обращаясь к Боброву:

– Можно я куда-нибудь уйду? Можно я в спальню к себе поднимусь, Антон Дмитриевич?

– Конечно, конечно, Иван, – засуетился Бобров. – Пойдем, я провожу.

– Сам дойду, – сказал он угрюмо и, обращаясь к Владе, попросил: – Принеси мне покушать что-нибудь, ладно? Что-нибудь из своего дома. Бутербродик с колбаской. А еще лучше – супчику. По горячему соскучился.

– Нету супчика, Иван. Но я тебе кефира принесу. Нельзя тебе пока колбаски. А к вечеру пирожков получишь. Пирожки хорошие, с капустой.

– Кефир есть в холодильнике, – процедил Бобров. – Евгения Петровна готовит домашний.

– А вот не надо мне ее кефира! – взметнулся Ваня и вновь заплакал, на этот раз еле слышно, прикрыв глаза ладошкой.

От его беззвучных всхлипов у Влады зашлось жалостью сердце, и даже Артема проняло, а юрист Бобров повернул к экономке каменное лицо и проговорил:

– Жду объяснений.

– Понимаешь, Антоша… – начала экономка.

Нужно уметь проигрывать. Не стоит себя угрызать, и уж прямо сейчас – тем более. Это отвлекает, а значит, мешает мыслить.

Она не могла просчитать все вероятности, на это никто не способен. Но на первый взгляд план был безупречен. Возник он вследствие и по причине сильных переживаний. Ее ошибка состояла в том, что анализировался он на том же фоне.

Не надо было спешить. Успокоилась бы, взвесила все риски, свела их к минимуму. Но она решила, что обстоятельства складываются наилучшим образом и как нельзя кстати: Антоша сообщил, что должен уехать надолго, а реконструкция помещений цокольного этажа была завершена.

Теперь спешить придется. Нужно в срочном порядке придумать и выдать ответ, потому что Антоша времени на раздумья не дает. И ответ должен быть таков, чтобы малыш снова принял ее в дом, после того как она отбудет срок. Срок должны дать небольшой, с крысенышем ведь ничего не случилось. А Евгения потерпит, дождется встречи.

Может, приплести помутнение рассудка?

А на какой почве?

Например, что крысеныш стал непослушным, и ее это… взбесило.

– Антоша…

– Я вам не Антоша.

Экономка запнулась. Заметно нервничая, продолжила:

– Антон Дмитриевич, я перестаралась с воспитательным процессом. Твой… Ваш подопечный стал неуправляемым, когда вы уехали по важным делам, и я решила его приструнить. Это просто был способ его приструнить, понимаете? Он должен был осознать, что старших слушаться надо! Даже прислугу, если она остается с ним как гувернантка!

Она взвизгнула на последних словах для убедительности.

А на самом деле ей было начхать.

Не хочет спускаться к завтраку – начхать. Не отнес выпачканную рубашку в стирку – начхать, ходи в грязной.

Что за мелкий персонаж вселился в их дом месяц назад, Евгения Петровна определила в первые же дни его пребывания. Открытие принесло много боли. Значительно больше той, первой, когда она узнала о намерении хозяина кого-то там взять под опеку, будто Антону чего-то недоставало.

Антон жил полной жизнью, Евгения Петровна за это могла поручиться. У него был успешный бизнес, богатый дом, преданная… она.

Малыш не знал, откуда берутся на плечиках в шкафу чистые отглаженные сорочки, а на полках – белье, и не нужно ему об этом думать. Он не знал, что такое существовать в захламленном жилище, вообще никаких бытовых забот не ведал. Не знал, что такое однообразно питаться, но, к ее великому сожалению, не особенно замечал ее усилия.

Тогда она придумала ему модную по нынешним временам хворь, пищевую непереносимость мясного. Всего мясного, кроме крольчатины, хотя под видом таковой с некоторых пор ему на ужин подавались тушеные индюшачьи окорочка или свиная вырезка. Антоша не усомнился, он привык доверять своей тете Жене, тем более что с детства страдал схожим недугом – аллергической астмой, отчего вынужден был сторониться животных. Новая напасть его не удивила, хотя, конечно, огорчила.

Держать при доме мясную скотинку – труд немалый. А ей очень хотелось, чтобы малыш видел, на какие жертвы она готова идти ради него.

И кроме того… А может, самое главное… Возросла его зависимость от экономки.

«Но разве это было главным? – холодной змеей вкралась мысль. – Не ври себе. Можно было придумать что-то еще, ты изобретательна, Евгения. Просто все очень хорошо складывалось. У Антоши аллергия на шерсть. Значит, в крольчатник путь ему заказан. Не так ли, Женя? Не таков ли был ход твоих мыслей месяц назад, когда ты подбила его заделать окна в котельной? Не тогда ли уже понимала, что это поможет избавиться от ненавистного крысеныша?»

Бред. Бред, бред!

И хватит об этом.

В ее стремлении контролировать его мир ничего меркантильного не было. Ей было радостно отдавать силы для своего малыша.

Евгения Петровна становилась внимательнейшей слушательницей, когда и если Антоше являлась прихоть вслух о чем-нибудь поразмышлять, и для нее это были самые счастливые минуты, ради которых стоило жить. Это был ее и только ее малыш. Зачем же он начал уделять так много внимания этому… малолетнему пройдохе?

Щенок с фамилией Панфилов, как выяснилось, был сыном мерзавки, которая пыталась забрать у нее Антошу тринадцать лет назад. Лишь у ее отпрыска мог иметься тот самый предмет, ею же изготовленный.

Антон точно такой держал в резном ларчике из карельской березы вместе со своими детскими снимками и фотографиями покойных родителей, вместе с наручными часиками матери и военным билетом отца. Он не разрешал Евгении Петровне брать этот ларчик, тем более в него заглядывать. Глупый запрет. Ей с самого начала было известно о хранилище Антошиных святынек, с самых тех времен, когда не было еще дорогущего ларчика, а была картонная коробка из-под харда. Она знала о его драгоценностях и лелеяла надежду, что и ее фотография когда-нибудь окажется в их числе. Или ее наручные часики.

А чехол, сплетенный из бечевы, исчезнет навсегда.

Сейчас его там нет, и Евгения Петровна надеялась, что пропажу Антоша заметит не сразу. Рискованно, скандально, но что ей оставалось делать, после того как она услышала от Таньки Гущиной, что менты намерены искать крысенка вовсе не в Москве, а рядом с Тимофеевкой? Что подозревают в преступлении – подумаешь, преступление! – Антошу. Абсурд какой.

Допустить этого было нельзя, и Евгения Петровна придумала, как отвести ментам глаза, запутать след, утвердить во мнении, что мальчишка