– А то отпустим его.

– Всего… – Я повесил трубку.

Какой леший заволок Меньшевика в Питер? Это ведь не его зона интересов. Никогда он не был в добрых отношениях с питерскими коллегами.

– Меньшевик в Питер нагрянул, – сказал я.

– Стрельнул кого или ограбил? – заинтересовался Железняков.

– Пока не знаю. Что-то ему там сильно нужно.

* * *

Несмотря на преклонный возраст, отец Никодим был еще крепок. Господь не дал ему легкую жизнь, но наградил здоровьем и долгими годами. А крепкие руки и здоровье ох как нужны сельскому батюшке. Одна церковь на столько миль окрест. Надо заглянуть к прихожанам, не оставить никого без внимания, да еще самому подремонтировать крышу в пристройках, успеть по приусадебному хозяйству. При этом день-ночь – все одно. Как врач – ты должен думать больше о других, чем о собственном удобстве. По-иному отец Никодим не умел. И сегодня, как никогда, он ощущал себя нужным людям.

Странные настали времена. Мутные. Вроде и потянулся народ к Господу. И власть с церковью православной замиряется. Да вот только почему такое запустение по селам? Да и раньше молодежи было немного, но сегодня совсем стареет, умирает деревня. Пышным цветом бесовство цветет. Обрушился алчный разбой на землю русскую. Терзают ее опять нечистые. Снова тяжкие испытания на Святую Русь пали. Снова народ на мучеников и мучителей делится. И идут к сельскому батюшке уставшие, потерявшие надежду и стремящиеся вновь ее обрести люди.

Иногда закрадывались в голову отца Никодима крамольные мысли – а не отвернулся ли Бог от земли нашей? Да, конечно, избранным насылаются испытания. Да и за грехи прошлые платить надо. За годы неверия. За кровь, что долго лилась. Но разве всегда страдания очищают? Разве не толкают они порой еще не окрепшие души на новые грехи? А ведь за них тоже платить детям придется – и не будет этому конца?.. Но богохульные домыслы гнал он от себя. Неисповедимы пути господни. Верил отец Никодим, что вернется на землю нашу благодать, хоть и не доживет он до этого часа. Ведь темнее и тяжелее ночь перед рассветом.

Многое хранила его память. Сколько потерь, сколько страданий. Деда его – священника – тогда, в восемнадцатом году, погрузили вместе с братьями во Христе на баржу и потопили в Волге. Одного из дядьев расстреляли в Одесской чрезвычайке. Другой был красноармейцем, попал в плен к полякам и вместе с тысячами русских был нещадно замучен. Сколько родных людей потом еще пришлось потерять! Кто с войны не вернулся, кто в лагерях сгинул. Кто позже от болезней умер. Никого почти не осталось. Весь век нещадно гуляла смерть по Руси.

В сорок седьмом, едва сан принял, забрали Никодима. Следователи говорили, он готовил покушение на товарища Калинина. К церкви власть тогда гораздо терпимее стала, перестали так притеснять, храмы рушить, как после революции, и баржами священников топить. Но всех сажали – сажали и их. Не повезло.

Странное время было. Не согласен отец Никодим, когда все эти годы черной краской мажут. Но и светлыми их тоже не назовешь. И злодейств было немерено, но и подвигов не меньше. И безверие души иссушило, но и вера в ней жила, любовь к России. И падения были, но и взлетов немало.

Много пришлось насмотреться в колымских заснеженных просторах. Помнит Никодим, как в лагерь прибыл, где блатные беспредельничали. Как «попа в карты проиграли» – запороть его ночью должны были. Как спас его тогда вор в законе. Кличка у него была не по младым годам – Седой.

Пережил отец Никодим лагеря. Вышел. Получил приход в Тульской области. Потом в Московской. Привык, что раз в год-два Седой приезжает погостить. Изливает душу. Просит отмолить грехи. А грехов у него накопилось, ох, немало. Кому другому не на одну жизнь хватило бы.

Сколько времени отец Никодим провел в молитвах, чтобы образумил Господь его, наставил на путь добродетели. Ведь не потерянная душа, не совсем во тьму упавшая, есть в ней стремление к лучшему. Но если бы Господь наставлял потерянные души! Бог и дьявол борются в каждом человеке. Он дал право человеку самому выбирать.

Долгими вечерами Седой горько сетовал на неправду в жизни своей, чуть ли не с сумой по свету обещал пойти. Но утро смывало солнечным светом ночные сомнения и страхи. И снова он становился тем, кем был, – полным сил и вожделений игроком в игры с лукавым.

Отец Никодим знал, что старый вор обворовывает людей и церкви. Разницы батюшка особой не видел – что человека обворовать, что церковь – одинаково богопротивно. И помогал нести Никодим Седому груз грехов своих, ничего не в силах изменить. Не в милицию же идти с доносом – такое даже вообразить негоже, не то что сотворить. Как ни пытался, сколько слов ни говорил, как ни стыдил, но ни остановить, ни отвратить от лихого промысла Седого он так и не смог.

Странные были отношения между вором и священником. Не сказать что друзья близкие, но крепкими нитями повязаны были они.

В последний раз Седой приезжал два года назад.

– Больше, наверное, не увидимся, – сказал он. – Чувствую, близок конец.

– Не говори так, – недовольно произнес отец Никодим. – Только Богу часы наши известны.

– Иногда не только… Знаю, неправильно все сложилось. Да, переменить бы все. Перекроить.

– Покаешься, остаток жизни на замаливание грехов употребишь – глядишь, и простит Господь. Он милосерден, а к покаявшимся особо.

– Покаяться? – Седой улыбнулся грустно. – А нужно? Ведь доведись мне заново зажить, все так же сделал бы. Я себя знаю, Никодим. Не могу иначе, – он вытащил толстую пачку денег. – На, напоследок. На храм.

– Деньги небось нечестные.

– Ну и что? Вспомни, на Руси всегда разбойники церквям жертвовали. Не можешь ты в этой просьбе отказать. Да и храму ремонт нужен.

Не лежала у отца Никодима душа к этим деньгам, но взял. Действительно, пришлись они очень кстати – хватило церковь подновить.

– Просьба у меня к тебе. Последняя. Вот, – Седой вынул из потертого портфеля пластмассовую коробку. – Сохрани. Придет кто, скажет, что от меня, – отдай.

– Как скажешь.

– А может, и никто не придет. Как карты упадут, – усмехнулся Седой…

Больше он не появлялся. Но через два года действительно приехали люди и сказали, что от Седого. На большой красной машине – джипе. Трое. Шофер был похож на отъевшегося черта с иконы о Страшном суде. Красивая молодая женщина алчно шарила глазами по иконостасу. Статный мужчина – его породу отец Никодим почуял сразу. Жесткая, стальная порода. Их тех, кто разорят все, коли им надобно будет, пожгут все – не поморщатся. И грехи замаливать не придут, поскольку в душе они и не православные вовсе, а истинные басурманы, напасть настоящая.

– Помните, святой отец, Седого? – спросил мужчина.

– Как не помнить. Не один десяток годов знакомы.

– Были знакомы. Умер Седой. Чаек с Богородицей попивает.

Отец Никодим перекрестился. Будто по ногам ударили – и стали они ватными. Чувствовал он, что Седой умер. Но наверняка не знал. Теперь вот знает. И в душе сразу пустота образовалась.