Постепенно Каледин и Яго сближались. Яго стал бандитским паханом. А Каледин, распрощавшись с точными науками, стал постигать несколько другие премудрости. Будучи от природы человеком способным и сметливым, он довольно быстро стал одним из главных визирей в бандитской группировке. Стал правой рукой Яго. И решил, что жизнь удалась.

Действительно, уютнее всего сегодня чувствуешь себя в приличной, авторитетной банде. И чем круче банда, тем выше ощущение социальной защищенности и моральное удовлетворение. Хуже всего по нынешним временам быть простым человеком или мелкой птахой, клюющей по зернышку из огромного элеватора разворовываемой российской экономики. Простого человека могут выкинуть из квартиры или просто закопать в лесу, поскольку на твою жилплощадь решил вселиться абрек со склонов Кавказского хребта. Простому человеку вытряхнут карманы в подъезде да еще навешают оплеух за то, что носишь с собой мало денег. Дочку простого человека поймают на улице залетные орлы, изнасилуют, да еще накажут строго никуда не заявлять, если дорога жизнь. А жизнь простого человека не стоит ничего. Разве только цену одного-двух патронов. Над простым человеком измываются чиновники и продавцы на рынке. Простой человек – пушечное мясо в войне всех против всех.

Другое дело, когда ты состоишь в приличной банде, притом не на десятых ролях, не «шестеркой». Кто на тебя наедет с требованием выплаты каких-то денег за какие-то мнимые обиды? Кто подставит на шоссе под твою машину мятую развалюху, а потом станет возить тебя мордой по батареям и требовать купить ему новую? Никто! В подъезде тебя не ограбят, поскольку за спиной телохранитель, готовый выпустить кишки кому угодно. Твою дочку проводят в школу или в институт. Чиновник не скажет – постойте в коридоре, наоборот, расшаркивается перед тобой. Есть и издержки. Главные две угрозы – правосудие и конкуренты. Но правосудие неповоротливо, тяжеловесно или вульгарно продажно. С конкурентами хуже. Когда начинается война, то твоя жизнь тоже начинает стоить немного, как на любой войне. Но гибнут чаще «шестерки», расходный материал.

Однако бывает так, что хочется зарыться лицом в подушку и сделать вид, что тебя нет на белом свете. Как сейчас. Когда раздался звонок, казалось, из самой преисподней, Каледин уже было решил, что не услышит этого голоса. Ан нет.

– Гришутка, знаешь, что мне греет душу? – прокаркали на том конце провода.

– Не знаю.

– Воспоминания, что есть люди, за которыми неоплаченные долги. Один из них – ты.

– Не гони порожняк, – вяло возразил Каледин.

Должок действительно был. Не в долларах. Есть услуги, которые стоят гораздо дороже. Цена им – кровь.

– Без пустого базара, Гришутка. Ты же понимаешь, Яго узнает о нашей маленькой тайне – и тебе вилы. Так или не так?

Каледин не ответил. Что тут ответишь? Что все так и обстоит? Зачем? Они оба прекрасно знают. Яго, конечно, человек приятный в общении. Но с гипертрофированным инстинктом собаки, которая за свою кость без долгих раздумий вцепляется в глотку. Для него срока давности не существует.

– Не трясись. Многого не прошу. Кое-какая информация о вашей дешевой шайке.

– Попытаюсь помочь.

– А у тебя есть выбор?

* * *

Несколько минут я тер руки хозяйственным мылом, стирая въевшуюся грязь и машинное масло. Три бутылки водки пришлось поставить – и все для того, чтобы отремонтировать казенную машину. И где – на базе ГУВД! А иначе не получится. «Нема запчастей, и когда завезут – неведомо». Хоть к начальнику главка иди – «нема».

– Крохоборы наглые, – охарактеризовал я механиков. – Пороть их батогами надо.

– Тебе бы всех пороть, – на лице Железнякова появилось знакомое выражение, как обычно перед очередной проповедью в стиле Махатмы Ганди. – Их тоже понять можно. Зарплата маленькая. Водка дорожает. А они алкаши по жизни. Больные люди. Им без бутылки хана. С кого взять?

– С честного опера, который взяток не берет?

– Это уже наша хвороба.

– Начать, что ли, иконами конфискованными подторговывать?

– Не получится, – возразил Железняков. – Морду нахально-спекулянтскую иметь надо.

– А у меня?

– У тебя нахальная. Но по-хулигански.

– Спасибо на добром слове, – поблагодарил я товарища за комплимент и принялся просматривать поступившие бумаги.

– Смотри-ка, портсигар из избушки всплыл!

– С Бородинской панорамы? – встрепенулся Железняков.

– Да. Всплыл в Ленинграде.

Железняков взял у меня бумагу.

– Ничего из телетайпограммы не ясно, – сказал он, ознакомившись с документом.

– Сейчас позвоним, узнаем.

Я нащелкал на японском аппарате номер антикварного отдела Питерского угрозыска.

– Кравцов у телефона, – послышалось из трубки.

Большая научная загадка – почему чем дальше звонишь, тем лучше слышно. Как-то раз я разговаривал с США – чувство, будто с кем-то из соседнего кабинета. И с Питером – тоже нормально. А попробуй дозвониться до соседнего дома – будто связываешься с Луной, да еще во время вспышек на Солнце.

– Толик, это Лядов из МУРа. Как там живете в городе трех революций?

– Четвертую готовим.

– Портсигар старика Кутузова ты нашел?

– Я.

– Из телетайпограммы ничего не понятно. Вы исполнителя кражи взяли?

– Если бы. Раскрутили бригаду, работавшую по церквям в нашей и Псковской областях. Они нам сдали барыгу. У него была масса интересных вещиц. В том числе и портсигар.

Значит, взяли не вора, а скупщика краденого. Тоже не так плохо, если удастся протянуть от него нить. Но удается далеко не всегда.

– Расколете? – спросил я.

– Вряд ли. Опытный барыга. И адвокатов слетелось – ей-богу, как мухи на дерьмо. На десять суток его отпустили, а дальше как получится.

– Может, подъехать, помочь его разговорить?

– Тебе подъехать? Тогда со своими лекарствами. У нас с медикаментами туговато.

– Ты меня с кем-то спутал. Я допрашиваю исключительно корректно.

– Да, Алексей, у нас какой-то деляга из Москвы крутился. К нашему человечку заглядывал. Кличка Меньшевик. Он тебя не интересует?

– Еще как интересует. В десятку ты попал.

– Кто он такой?

– Был правой рукой Кельма.

– Ничего себе.

– Чего он к вам приезжал? Дела никакие не намечал?

– Не знаю. Он около Крестов крутился.

– В каких числах?

– Девятнадцатого-двадцатого.

– Хорошо. Будем думать.

– Так чего, Леш, приедешь с барыгой потолковать?

– Как начальство решит.