Поэтому мы поехали дальше – к банку. И там в приятной прохладе, отстояв в очереди всего десять минут, я избавилась от денежных излишков, истратив их на цель высокую и благородную.

Отдавать – приятно!

Остаток дня провела в исключительно хорошем настроении. Даже противные мысли о Воскресенском отодвинулись на задний план. Наверное, я требую от себя невозможного – нельзя забыть эту историю всего лишь через неделю после инцидента. Постепенно, конечно, справлюсь, но сейчас мне никуда не деться от постоянных видений, леденящих кровь. Ничего не поделаешь, просто надо выждать. Прошло слишком мало времени.

…Вечером мы пили «Маргариту» на Евиной кухне. Владелица маникюрных баров разбиралась в коктейлях ничуть не хуже, чем в акриловых ногтях. Ева отлично смешивала ингредиенты. На ней красовались уже знакомые мне мини-шорты и искусно драная футболочка – дыры на этом трикотажном изделии позволяли видеть только разрешенные цензурой участки девичьего тела. А впрочем – где сейчас цензура?

После первого коктейля я еще не созрела для откровений. Очень хотелось рассказать Еве о переводе целой кучи денег на лечение ребенка, но я стеснялась. Не назовет ли она меня чересчур сентиментальной или непрактичной? Но после третьей «Маргариты» веселые пузырьки устроили фейерверк в моей голове, и я выложила приятельнице подробности.

Ева некоторое время молчала.

– Знаешь, – нерешительно сказала она, – наверное, не все доступно нашему пониманию.

Ха, кто бы спорил! Я вообще ничего не смыслю в львиной доле вопросов мироздания и человеческого поведения.

– Юль, ну ты совсем, что ли, дура?

Я опешила. Почему она говорит мне это?

– Такие бабки истратила неизвестно на что! – возмущенно продолжила Ева.

– На операцию ребенку!

– Какое тебе дело до этого ребенка?

– Я ужасно расстроилась, прочитав статью.

– Да таких статей! Ты б еще в Интернете порылась – там сплошь и рядом объявления: помогите, дайте денег, спасите!

– Тебя это не коснулось, поэтому ты так рассуждаешь, – обиделась я.

– Боже упаси! – замахала руками Ева. – Не надо нам никаких болезней и операций!

– Точно так же я могла бы сказать: какое мне дело до твоего ребенка, до Мишутки? Почему я его беру к себе, гуляю, кормлю с ложечки?

– Я и сама удивляюсь, – честно призналась Ева. Она минуту рассматривала меня немного расфокусированным взглядом – коктейли делали свое дело. – Наверное, ты ангел. Да, ты ангел. Это все объясняет. И мне безумно жаль, что ты истратила столько денег не на себя, а на кого-то, кто тебе даже спасибо не скажет! Могла бы себе новый костюм купить, сумку, туфли классные…

– Брось! Вещи – такая ерунда.

– Не знаю, не знаю…

Не успела я, пошатываясь и цепляясь за перила, добраться до своей квартиры, зазвонил мобильный. Никита!

– Привет, малыш. Не спишь еще?

– Нет!

– Слушай, я на минутку.

– Согласна и не на минутку. Да, мы сегодня уже разговаривали, но всегда хочется чего-то большего.

– Нет, малыш, сейчас мне некогда. Послушай, ты, наверное, еще не все деньги истратила? Ну, из тех, что я тебе оставил?

– М-м-м, – неопределенно ответила я, трезвея.

– Понимаешь, мама совершенно выбилась из бюджета…

Еще бы! Закатывать такие вечеринки.

Да я только в супермаркете истратила целое состояние, покупая все эти замысловатые приправы, гранат без косточек, телятину и баклажаны. Роскошные израильские баклажаны – ведь местные еще не поспели! А сколько стоил кальян!

– Юлёныш, дай Ланочке денег, хорошо? Она впадает в депрессию, когда лишается возможности ходить по магазинам и покупать, покупать, покупать. Тот еще шопоголик.

– Конечно, Никита. А сколько?

– Ну, сколько сможешь… Договорились?

– Угу, – без энтузиазма промычала я.

Если Ланочка узнает, сколько у меня осталось Никитиных денег, ей не избежать самой суровой депрессии. Никакого шопинга по крайней мере в ближайший месяц!

Так. И что теперь делать? Вот ситуация! Ну, ничего… Сейчас я обязательно что-нибудь придумаю…

Кто-то преуспевает в бизнесе, кто-то отлично владеет клюшкой для гольфа или вязальными спицами, кто-то блестяще просчитывает финансовые риски или печет мясные пироги. А еще существует категория людей, невероятно успешных в искусстве портить себе нервы. Их хлебом не корми, дай поиздеваться над собственной нервной системой. Они не живут, а мучаются, окруженные липкой пеленой неясных страхов и предчувствием грядущих трагедий. Эти несчастные наделены буйным воображением и умением проецировать на себя все несчастья мира. Они – жертвы наводнений и землетрясений, пассажиры автобусов, упавших в пропасть, и добыча маньяков – и все это за каких-то тридцать минут вечерних теленовостей…

Наверное, я из их числа.

Подскочила с кровати ночью, вновь разбуженная страшной мыслью, и долго сидела в темноте, не в силах справиться с сердцебиением… Совесть, смачно чавкая, доедала мои внутренности. А что, если Воскресенского действительно можно было спасти? Я же говорила об этом Глебу, собиралась вызвать «скорую»! Но он отмахнулся!

Вдруг налетчики, увидев депутата в крови, распростертым на полу, спешно покинули дом? А депутат вовсе не умер, он только потерял сознание. И, доставив Воскресенского в больницу, мы бы его откачали! Но я и Глеб позорно и без оглядки бежали, стараясь предельно увеличить расстояние между усадьбой и нашими персонами. Зачем я послушалась трусливого дизайнера и не вызвала милицию?

Вот поэтому печальный дух Воскресенского меня не отпускает, поэтому постоянно стоят перед глазами страшные картины. Я виновата! Не спасла его…

Стоп!

Не слишком ли много я пытаюсь на себя взять? В тот момент у меня была другая задача – вынести из-под пуль ребенка. Хотя бы с этим я справилась. А в охранники к депутату я не нанималась…

Но вызвать «скорую» могла бы!

Я упала на кровать и накрыла голову подушкой. Какое мучение. Кто-то внутри меня произносит все эти ужасные слова, не дающие покоя…

– Нонна, займи денег.

– Ну.

– В смысле?

– В смысле – уже. Легко.

Нонна сидела уткнувшись носом в бухгалтерские документы, ставила в них закорючки, а также увлеченно колотила по калькулятору и одновременно заполняла на компьютере экселевскую таблицу. Я настигла подругу в близлежащем офисе.

– Понимаешь, перечислила деньги на операцию одному ребенку.

Нонна наконец взглянула на меня: