С его карьерой в бундесвере все равно было покончено, поэтому он остался в Австрии и после освобождения сел в первый попавшийся поезд в Вену, где с тех пор работал вышибалой на дискотеке в центре города. В этаком гламурном местечке, где по выходным проходили многочисленные мероприятия с диджеями.

При его телосложении и хладнокровии такая работа была для Шэффера не проблемой. Обычно он следил, чтобы ни к кому не приставали и никто не блевал на танцполе. У него был уже наметанный глаз, и он сразу замечал, кто перебрал или будет скандалить. Преимущество заключалось в том, что его смена начиналась лишь в 20 часов, поэтому в последние недели днем у него было много времени.

Вот и сегодня, этим воскресным днем, он думал не о работе, а совсем о другом. Хотя был только шестой час, уже стемнело. Тем ярче горели огни на Рингштрассе. Он сидел с бутылкой тоника в кафе «Ландтман» и со своего места у окна смотрел на ратушу на противоположной стороне и прилегающий университет.

Издали он увидел, как из такси вышла женщина и перешла через улицу. На ней было длинное черное пальто с шарфом и сапоги на высоких каблуках. Значит, Грит Майбах получила его письмо и действительно пришла. Вообще-то он на это не рассчитывал.

Когда она вошла в кафе, Шэффер помахал ей, и она направилась прямиком к его столику. Без сумочки. Такое он сразу подмечал. У женщин, как она, обе руки всегда должны быть свободны. Он помог ей снять пальто, и она села напротив. Грит выглядела такой же хорошенькой, как полтора года назад, когда он впервые увидел ее в хижине в Тирольских Альпах. Голубые глаза, длинные ресницы, веснушки, высокие скулы, короткие темные волосы и красное родимое пятно.

Теребя ворот водолазки, она заказала у официанта стакан морковного сока с водой и лимоном. Затем вытащила из кармана брюк конверт, положила его на стол, придерживая рукой.

– Откуда у тебя мой адрес?

Он пожал плечами.

– Я знаю твою фамилию по судебному процессу, также в курсе, что ты из горных стрелков – остальное оказалось пустяком.

Она лишь кивнула и снова убрала конверт в карман. Он выглядел таким потертым, словно в последние недели она десятки раз брала письмо в руки.

– Как давно ты уже на свободе? – наконец спросила она.

– С октября.

– Вау. – Грит приподняла бровь, затем нагнулась вперед. – Учитывая, что ты натворил. Избил пятерых до полуобморочного состояния, трое из которых были солдатами и один полицейским, оказал сопротивление при аресте и сломал локоть женщине-лейтенанту из горнострелкового подразделения.

– Моему адвокату удалось настоять на том, чтобы психическая нагрузка от моей службы в армии была учтена в мою пользу, – пояснил он. – Еще болит?

Она пошевелила пальцами левой руки.

– Три недели на больничном, месяц реабилитации, физиотерапия – и я как новенькая.

– Мне очень жаль.

– Забудь. Как твоя нога?

– Все в порядке. Ты пожалела кость, это была просто рваная рана.

– Знаю.

Он кивнул:

– Конечно, знаешь.

– В письме ты написал, что в дополнение к сроку тебе настоятельно рекомендовали пройти психотерапию против агрессии.

– Это смягчило бы наказание, но я отказался. У меня есть собственная терапия.

– Ты кажешься спокойнее и уравновешеннее. Похоже, она работает, – заключила Грит.

Шэффер кивнул:

– Определенно.

– И ты контролируешь свою ярость и ненависть?

– Угу. Этому учишься в тюрьме, иначе оттуда живым не выйти.

Принесли напиток Грит, и она залпом осушила стакан.

– Какой самый страшный опыт в твоей жизни?

Она думала недолго.

– Время в приюте.

– Где это было?

– В Куфштайне, – пояснила она. – Мне приходилось спать в одежде, чтобы ее не украли.

– Ты поэтому все выпиваешь залпом? Чтобы никто не отобрал?

Она подумала, затем улыбнулась.

– Наверное.

– У меня тоже время в приюте самое страшное.

Она усмехнулась.

– Против этого пять недель обучения летом и зимой, а также военные действия в горах были легкой прогулкой.

– Афганистан в сравнении с приютом показался летним путешествием.

Они оба рассмеялись – впервые, затем Грит приподняла рукав свитера и показала уродливые шрамы от ожогов и порезов. – Это тоже из приюта.

– Другие дети? – спросил он.

– Надзирательница. Сигареты и осколки стекла по очереди.

– Вау. – Томас наклонил голову, раздвинул на макушке волосы и показал ей длинный шрам, который в свое время был зашит девятью стежками.

– Неплохо. Можно? – Она коснулась кожи его головы. – Нож?

– Стеклянная дверь, в которую меня швырнули.

– Другие дети?

– Надзиратель, потому что я не дал себя изнасиловать.

Грит помолчала.

– Изнасиловать? – наконец спросила она.

Он кивнул:

– Мне было тогда семь. Я сломал ему нос.

– Очевидно, нас связывает больше, чем я изначально думала, – вздохнула она. – После приюта в Регенсбурге ты пошел в БКА и затем в бундесвер, верно?

Шэффер кивнул.

– После приюта я посещала спортивную гимназию в Иннсбруке, а потом пошла в армию. Это была моя терапия. – Она выдержала паузу. – Ладно. Ключевое слово терапия. Полагаю, я здесь поэтому. Или по какой-то другой причине ты обязательно хотел со мной поговорить?

Он нагнулся вперед и понизил голос.

– Чтобы долго не ходить вокруг да около: мы ведь оба считаем, что можем быть близнецами, так?

Грит сжала губы.

– И что нас разлучили после рождения, – продолжал он.

Грит помолчала, затем кивнула.

– Мы могли бы сделать ДНК-тест, чтобы убедиться, – предложила она.

Шэффер махнул рукой.

– Пока я не знаю, почему нас разлучили, не хочу поднимать шумиху и привлекать к нам внимание каких-либо учреждений. – Это прозвучало драматичнее, чем планировалось.

– Что, если мы сделаем тест в Чехии? – предложила Грит.

Он помотал головой.

– У меня есть другая идея.

Она с любопытством взглянула на него.

– Я был в моем бывшем приюте в Регенсбурге, хотел взглянуть на документы, как и где меня нашли. Но их больше нет. Разрыв водопроводной трубы в подвале более десяти лет назад все уничтожил.

Грит скептически прищурилась.