«Маленькая девочка, большой осел».

Что, черт побери, с ним происходит?

Странность происходящего вокруг обязательно играет свою роль. Сюрреализм, присутствующий в кампусе с самого начала года, смешивается со всем и становится неотделим от его собственных проблем. И львиная доля этих ощущений, этого недомогания – результат его неудовлетворенности самим университетом и академической жизнью в нем, неудовлетворенности, которая стабильно растет последние несколько лет и теперь, возможно, достигла своего критического пика.

Но что еще ему остается?

Было время, когда, в период между выпуском из университета и получением места преподавателя, Йен год проработал в «Нортропе» в качестве технического редактора. Он видел, как живет другая половина человечества, и это ему не понравилось. Его коллеги были слишком заняты деталями своей работы и финансового благополучия, поэтому практически не уделяли внимания вопросам и проблемам, непосредственно влиявшим на их жизни, на само их существование. Многие были слишком заняты, чтобы задуматься о текущих событиях, и в то же время были абсолютно уверены в правильности своих верований и кандидатов, за которых они голосовали на выборах.

Та жизнь вгоняла его в депрессию. И пугала. А больше всего пугало то, что они с Сильвией уже были готовы соскользнуть в пучину этой жизни. И у них уже выработалась определенная рутина: подъем в шесть, отбой в десять, секс по средам, пятницам и в уик-энд. Дни проходили за днями, похожие как близнецы, за ними мелькали недели, и хотя Йен понимал, что с ними происходит, его затянуло это болото, и он не знал, как из него выбраться. Походы в кино по субботам, по магазинам – по воскресеньям.

И только запоздалый переход в Университет Бреи спас их от жизни с близкими и неизменными горизонтами и бесконечным, убивающим однообразием.

И развела их тоже Брея.

Сначала Эмерсону искренне нравился академический мир. Коллеги казались ему энергичными умницами и радикалами, живущими в брызжущем энергией интеллектуальном мире, о котором он так часто думал и к которому стремился. В первый проведенный здесь год Йен был ошеломлен тем фактом, что его усердие и настойчивость принесли свои плоды и что он стал членом внутреннего круга, которого приглашали на премьеры, на приемы, на чтение стихов и на коктейли, на которых он мог обсуждать с одетыми в твидовые пиджаки знакомыми О’Нила и учениками Миллера возможную сексуальную связь между Хемингуэем и Фитцджеральдом…

Но его восхищение академическим миром оказалось очень коротким. Вскоре Эмерсон обнаружил, что другие профессора на кафедре английского языка не были так умны, как он ожидал, и так интересны, как он надеялся. Как и все другие жители этого мира, они погрязли в мелочах и их погребли под собой пустые детали их собственной жизни, а их гламурные фасады были бледным подобием и жалкими попытками сыграть те интеллектуальные роли, о которых они читали в романах или которые видели на экранах. За пределами аудитории, за пределами привычного окружения, Роуз Джейнвэй, специалист по Шекспиру, превращалась в неврастеника, едва могущего самостоятельно купить себе одежду в магазине, а знаток Д. Х. Лоуренса[54] была самоуверенной ханжой, никогда не бывавшей замужем и, насколько знал Йен, ни разу в жизни не ходившей на свидание.

И только Бакли смог стать его настоящим другом – с его почти карикатурной вульгарностью, удачно разбавлявшей выдающуюся помпезность их коллег.

И все-таки презрение к коллегам не помешало Йену стать одним из них, что и оттолкнуло от него Сильвию. Он взглянул на табличку, стоявшую на столе, ее подарок: «Академизм развращает. Абсолютный академизм развращает абсолютно».

Почему он еще не выбросил ее?

Зазвонил телефон, и Эмерсон снял трубку, радуясь, что его отвлекли от его самовлюбленного самокопания.

Звонила Элинор. У нее сломалась машина. С ней всё в порядке, но ей хотелось бы, чтобы он забрал ее после работы в «Пет Бойз»[55]. Машину доставят туда на эвакуаторе.

– «Пет Бойз»? – переспросил Йен с неодобрением.

– А у тебя есть другие предложения?

– Нет, – признался он.

– Так вот, постольку-поскольку ни ты, ни я ничего не понимаем в машинах, а «Пет Бойз» недалеко от моего офиса и как раз тебе по дороге, машину отвезут именно к ним.

– Ладно. Во сколько?

– В пять?

– Буду.

– Люблю тебя, – сказала Элинор.

– Я тоже.

Йен повесил трубку. Тут в дверь кто-то постучал, и Эмерсон замер, не двигаясь и не дыша, в надежде, что кто бы за ней ни стоял, он не слышал его разговор.

Кто-то потряс дверную ручку.

– Йен? Я знаю, что вы здесь.

Кифер. Твою мать…

– Во время приемных часов ваша дверь должна быть не заперта и открыта.

Наклонившись в кресле, Йен отпер дверь и повернулся лицом к завкафедрой, когда тот открыл ее.

– Можете подать на меня в суд. Я паршиво себя чувствую и отменил на сегодня приемные часы. Хотелось посидеть в тиши и покое собственного кабинета, так, чтобы меня никто не доставал.

Неожиданно на лице Кифера появилось озабоченное выражение.

– Может быть, мне зайти позже?

– Не надо. Что вы хотели? – Йен устало покачал головой.

– Нам надо обсудить ваши публикации.

– Публикации? Я как раз пишу эссе по Борхесу, Маркесу и «Кошмару на улице Вязов» для «Парижского ревю».

– Хватит шутить.

– А я и не шучу. Фильм – идеальный образец того, как ранее элитарное литературное направление становится мейнстримом. Или, если хотите, как американизируется литературный феномен Южной Америки.

– Я видел эту ерунду с детьми, и это полный отстой. Вернитесь на землю, Йен. Я не шучу. Мы говорим о вашей карьере.

– Тогда, может быть, влияние творчества Троллопа на «Существо в корзине»?

– Прекратите паясничать, Йен.

– Ладно, ладно… Так в чем проблема?

– Проблема в списке ваших публикаций, который слишком короток. В прошлом семестре вы обещали мне повысить свою производительность.

– Я попытался. И потерпел поражение.

– Да ладно вам… А как поживает ваш роман?

– Какой роман?

– Тот, над которым вы работаете вот уже пять лет.

Йен посмотрел на завкафедрой.